— А-а, пужанул я вас тогда, х-хы!

Было это зимой в доме отдыха, близ Красноярска, где отдыхала Катя вместе с подругами. Отдыхали всей бригадой. У них стало законом все делать вместе, даже отдыхать. Сидели девушки как-то в сосновом бору на скамейке, подошел к ним парень в каракулевой шапке набекрень, в полупальто нараспашку и без лишних слов предложил:

— Давайте знакомиться, — и сунул руку той девушке, что с края сидела: — Гущин, стивидор!

Насладившись произведенным эффектом, Генка хохотнул и дал разъяснение:

— Это значит — грузчик.

Этот самый Генка-стивидор начинал говорить, как только просыпался, и кончал говорить, когда засыпал. Впрочем, и во сне он продолжал что-то бормотать и вертелся в постели так, что простыни к утру оказывались на полу.

Дружил он со всеми девчатами подряд и всех заговорил до смерти. На прощание переписал адреса и приглашал в гости на «край света». Все девчата дружно обещали приехать туда.

С Катей у него были такие же отношения, как и с остальными девушками, но она менее снисходительно относилась к его словесным вольностям, несколько раз обрывала его и поправляла, когда он произносил неправильно слова. Генка говорил «одеюсь», вместо одеваюсь, «обуюсь» — вместо обуваюсь, «лопотина!» — вместо одежда и так далее.

Генка не обижался, когда его поправляли. Он просто проглатывал замечания, раза три-четыре произносил слово, как ему велели, а потом опять дул по-старому.

И вдруг ни с того, ни с сего Катя стала получать от Генки письма из Игарки. Короткие, написанные на чем попало, вплоть до рабочих нарядов. В письмах бывали шутки вроде такой: «Привет от старых щиблет». Но в конце каждого письма обязательно содержалась требовательная и серьезная приписка: «Жду ответа, как соловей лета».

Катя стала отвечать ему и дописались они до того, что вот решилась поехать в отпуск «на край света».

Генка встретил ее на пристани, при всем народе схватил, поцеловал, и не успела она удивиться или возмутиться — широко развел рукой:

— Вот, гляди — Игарка! Про нее, может, стихов больше написано, чем про другой город областного масштаба, — и он даже попытался прочесть стихи:

Но дальше Генка стихов не помнил и пощелкал от досады пальцами, как будто ловил ускользнувшие строки:

— Ах, черт, забыл. Стихи-то законные, но забыл!

Генка тут же бросил мучаться со стихами и показал на здание, к которому вела длинная лестница с перилами:

— Во, речной вокзал! Здесь авиагидропорт был, а теперь все это на острове. Там, видишь мыс, — выкинул он руку в направлении устья протоки, — это называется — Выделенная. Интересное название? Все просто. Огородили это место и нефтебазу там сделали и никого не пускают. Палят в случае чего. Выделили место, понимаешь? Тут, Катюха, есть такие названия — умора. Вот, к примеру, магазин называется — Крыса. Почему крыса? Потому что в этом помещении раньше пушнину принимали. Есть еще магазин Комендатурский. Есть еще… А знаешь, у нас тут все добрые помещения горят. Было два кинотеатра — сгорели. Был кинотеатр «Октябрь» — сгорел. Дотла. На его месте смородину посадили. Шито-крыто. Теперь Дворец культуры строят, в старом городе. Первое каменное здание в Игарке. Чуешь? Шестой год строят и никак не достроят. Но уж зато он не сгорит, каменный-то. А так все горит! Только горсовет ни разу не горел. Даже пожарка сгорела в тридцать девятом году. Ага, вместе с каланчой: исторический город! Обрати внимание, — остановился Генка возле столовой и магазина, на широкой деревянной мостовой, указывая критическим жестом на скамейки, возле которых стояли ящики с песком и было оглашено по-русски и по-английски, что это место для курения.