| Она хотела бы никогда не умереть и старается быть с убийцей-природой на короткой ноге, надеясь как-то выкрутиться. Если ей удастся когда-нибудь вновь задышать шумно, полной грудью вбирая чуть теплый воздух утра, она еще долго будет избегать встречи с любой болезнью. Не она в подчинении у природы, а природа — в подчинении у нее, а то до чего бы мы докатились! Эти самые горы своей исключительной устойчивостью создают ложное впечатление, будто способны обмануть время. Пожилая женщина спрашивает себя: может ли здесь еще кто-нибудь выжить, кроме меня? Она одна такая. Она одинока в своем усилии изобразить крайнюю хрупкость природы, в надежде, что эта сила, которая гораздо больше пейзажа в телевизоре, не раздавит ее. Она пишет здесь свои стихи, которые уже не по праву опубликованы в антологиях и специальных журналах, — стаями всплывающие видения открытых дверей, неизменно ведущих к чисто прибранным, продуманным до мелочей встроенным кухням. Никаких призрачных загадок в белом. Она все говорит в подробностях, как есть. До сих пор каждое из ее стихотворений появлялось в печати по одной причине — чтобы отдать дань ее возрасту и ее связям с культурной элитой. Она любит рассказывать своим юным дорогим гостям о давних скандалах с участием бывших знаменитостей, которые, слава богу, уже умерли и все сплошь были ее личными знакомыми. Всех их она виртуозно пережила, даже тех, кто был моложе ее. И лучше ее. Теперь и ее будет знать и ценить публика. Она и дальше собирается пережить всех, себя пережить ей уже удалось. Ее сочинения тоже давно изжили себя, еще до того, как возникли. Каждое утро она вынимает на свет из коробочки, выложенной ватой, какое-нибудь маленькое произведеньице, отвратительное, как змея, гладкое, чешуйчатое, увертливое, — чтобы его обнародовать, и каждый, увидев его, отворачивается. Она замечает это. Всегда замечает. Она слегка уязвлена, а это вредно в старости, ибо следом за обидой тут же, как по расписанию, объявляются большие и малые боли и горести. Ее регулярно отправляемые для публикации стихи — вещь надежная. Она по-прежнему усиленно отпихивает от кормушек различных культурных организаций напирающую пишущую молодежь. Она перекрывает ей кислород, потому что хорошо знакома со всеми тамошними чиновниками — как старыми, так и суперстарыми. У них нет от нее тайн, а если и случаются, то они не в состоянии их хранить, и под пристальным взглядом пожилой дамы информация начинает по капле просачиваться из дырявых резервуаров. Она отбирает у молодых кислород, ведь им предстоит разбазарить еще немало времени и уничтожить искусство. Она считает своей главной задачей точное копирование природы. У природы и у искусства один и тот же облик, поэтому на публику можно выставить только что-то одно. Эти стихи еще будут читать — когда писательница умрет. Она превзошла все образцы, у нее прямо слезы на глаза наворачиваются, когда она читает собственные произведения. Теперь она уже старше большинства знаменитых художников, которые жили когда-либо. У нее качественное искусство, если не сказать больше. Как поэт она не похожа ни на кого из известных поэтов и хочет, чтобы ее за это наградили, оказав ей почет и уважение перед лицом общественности. Взгляд у нее пронзительный, как звук трубы. Она знает много, но не слишком много. Внезапно она оказывается посреди леса, вот она стоит и гордо собирает в корзинку стихи. Как много лет несет она плечах, а этот лес — ее вечная кулиса. Когда человек в преклонных летах, перемещение в пространстве доставляет ему трудности. Если получится, она хотела бы до конца остаться стремниной, бурным потоком, светом, даже когда кости под ее тяжестью затрещат. Она надеется получить за свое творчество несколько высших наград, но пока еще ни одной не получила. Она опубликовала много коротких произведений. Она никогда не выражалась точно. Ее творчество как охапка розог, выкинутых за ненадобностью. Природа неподвластна плану, а стихотворение о природе можно запланировать. |
