|
Из них следовало, что Васин приехал в апреле 1886 года и находился в усадьбе вплоть до убийства графини. Ему отвели комнату на первом этаже, а писал он наверху, в большой мансарде, которую приспособили под мастерскую. А еще я поняла, что граф заказал оба портрета к какому-то юбилею. Может, у них была круглая дата со дня свадьбы, а может быть, он хотел сделать жене подарок ко дню рождения? Странный, однако, граф… Думает о том, как развлечь жену, сделать ей приятное, причем думает об этом в апреле. А в июле убивает ее. Что же могло произойти между ними? Что могло за три месяца столь кардинально изменить его отношение к жене? Или, может быть, действительно граф был не в себе?
Я отодвинула записи в сторону и резко поднялась. В библиотеке послышался характерный шорох. Он исходил от письменного стола и совершенно явно перемещался в сторону двери. И тут вместо страха, который меня охватывал в подобных случаях, я почувствовала острую необходимость еще раз посмотреть на графиню. Увидеть ее глазами Васина, понять, что это была за женщина. Я выскочила из библиотеки, словно меня подгоняла неведомая сила. А потом, перепрыгивая через ступеньки, отправилась в галерею. И остановилась возле портрета черноволосой красавицы. Женщина в костюме Коломбины. Как странно… Определенно, мне нужно узнать побольше о самом художнике. Насколько ему вообще была свойственная подобная манера письма, или же это было пожелание графа? Коломбина… Героиня итальянской уличной комедии. Ее любви добивались Арлекин и Пьеро. Я подошла совсем близко к портрету, а потом, как учил меня отец, резко сделала несколько шагов назад и посмотрела, не изменилось ли ее лицо? Нет, женщина по-прежнему смотрела прямо на меня жгучими черными глазами. Да, она была красива. Но не так, как жена Громова — классической, строгой и в то же время чувственной красотой. Графиня была немного похожа на испанку. Лицо ее было страстным и утонченным, и одновременно что-то салонное, пикантное и даже чуть-чуть картинное проглядывало в этих чертах. Нет, вряд ли эта женщина была способна на сильные чувства. Скорее всего, она принадлежала к тем, кто позволять себя любить, кто предпочитает подставлять щеку, нежели целовать самой.
«ЛАНДЫШИ, ЛАНДЫШИ…»
Я стояла и внимательно рассматривала лицо графини, пытаясь с помощью портрета раскрыть новые грани ее натуры. И тут позади меня раздались шаги. Я обернулась и увидела Громова. Сердце мое бешено забилось… Рядом с Громовым стояли двое мужчин, которые держали завернутую в холст картину. — Лера! Какой приятный сюрприз! — обрадовался он. — День добрый! А вы, оказывается, тоже неравнодушны к живописи? — немного удивившись подобной встрече, спросила я. — Да… И причем очень давно. Впрочем, вы это и сами могли заметить, — Громов едва заметным жестом обвел галерею. — Понятно. Просто я думала, это дань моде. — Нет. Скорее дань собственным склонностям. Ставьте сюда, — одернул он рабочих, пытавшихся поставить картину на небольшое возвышение. Громов же показал им специальное место возле стены. — Что вы приобрели? — Акварель. «Цветы». — А можно посмотреть? — Конечно, о чем речь. Громов подошел к картине и отдернул холст. Я увидела неплохую работу автора, которого знала уже много лет. Он был учеником Карпыча, друга моего отца. И тут мне пришла в голову свежая мысль. Карпыч! Он может мне здорово помочь. Ведь он читает в «Мухе» курс по истории российской живописи конца девятнадцатого века и просто не может не знать о Васине. — О чем вы задумались? — Вам правду сказать? Или как? — Правду, — твердо ответил Громов. |
