Он подумал об их старом, грязном и голом доме. Как бы он хотел, чтобы его переделали до приезда Элеоноры!

— До свадьбы мы изменим там многое, я обещаю, — добавил он.

Элеонора кивнула без особого энтузиазма. Фермерский дом, какие бы переделки его ни коснулись, останется фермерским домом, неудобным и чересчур простым.

— Вы живете близко от города? — задала она свой следующий вопрос.

— О да, так близко, что пешком ходим в церковь. Кроме того, мы живем у главной дороги, так что все свежие новости получаем в одно время с вами, я полагаю. Мы видим всех, кто проходит мимо — купцов, путешествующих музыкантов и циркачей, целителей и знатных господ…

Он резко оборвал себя. Пытаясь нарисовать все прелести переезда, Роберт забыл в собственной горячности, что Элеонора привыкла не наблюдать знатных господ, а разделять их компанию. Он увидел, как ее губы искривились в презрительной гримасе, и обругал себя в уме, виня за грубость и неуклюжесть.

Элеонора вернулась к разговору за столом. Гости говорили о войне, которая была неизбежна, но Элеонора мыслями витала далеко отсюда. Она думала о прекрасных лордах и леди, а об одном лорде — особенно. Она вспомнила, что отправляется на его родину и теперь будет ближе к нему, хотя он и проводил мало времени в родных пенатах. Будет ближе к нему, но при этом удалится от него навсегда, потому что ни при каких обстоятельствах он не переступит порога убогого крестьянского дома. Элеонора покидала привычный ей круг общения, чтобы уже не возвращаться. Теперь, если бы судьба свела их вновь, у нее уже не было бы права ни обратиться к нему, ни говорить с ним на равных. Если бы она увидела его снова, то только как одна из толпы у дороги, по которой он проскачет в сопровождении своей свиты, как одна из тех, на кого упадет поднятая его лошадью придорожная пыль.

Глава вторая

Они отправились в путь серым холодным утром первого октября. Накануне ударил легкий мороз, и круглые камни, которыми был вымощен внутренний дворик, искрились инеем, а лошадиные морды были окутаны морозной дымкой, которая поднималась к низкому карнизу крыши, где сидели нахохлившиеся от холода воробьи. На этой утренней заре уже ничего не оставалось от лета. Для Элеоноры этот день был лишь мрачным предвестием зимы, которую она встретит в еще более холодном месте.

Отстояв утреннюю мессу и позавтракав, путники покинули гостеприимный замок. Когда они ехали через соседнюю деревушку, дети высыпали на дорогу, а многие мужчины и женщины появились у своих дверей, чтобы посмотреть, что это за группа всадников скачет мимо. Некоторые селяне узнавали Элеонору и посылали ей благословение или доброе напутствие, когда она оказывалась у их порога. Она махала им и благодарила со слезами на глазах, осознавая, что есть только один шанс из тысячи увидеть эти места снова. Она с любовью задержала взгляд на каменном массиве замка, по которому уже скучала. Деревенские серо-золотые домики и окружавшие их зеленые холмы в кольце лиственных лесов навсегда запечатлелись в ее памяти. Замок Кофрэ, который они называли летним замком, был для Элеоноры необыкновенным, потому что с его самой высокой башни она могла увидеть море. Она была счастлива здесь, и тем труднее было прощаться с этими местами и связанными с ними воспоминаниями, поэтому Элеонора поглубже натянула капюшон, чтобы скрыть слезы.

Поездка оказалась долгой и утомительной. Элеонора, одетая в самое теплое платье, поверх которого она накинула плотный плащ, отороченный кроличьим мехом, ехала на тучном пони по кличке Додмэн, что означало «улитка», и он полностью оправдывал свое имя. Достоинством Додмэна, благодаря которому его выбрали для путешествия, являлась способность все время придерживаться главной дороги, не сворачивая на обочину. В конюхи ей определили тринадцатилетнего мальчика по имени Джо. Габи сидела в дамском седле позади него, потому что лорд Эдмунд не пожелал выделять ей лошадь.