Так как жандармский полковник все время думал об Анне, инспекционный осмотр крепости закончился весьма быстро. Маслова тянуло к молодой хозяйке. За завтраком она была обворожительна, так же как и за ужином. Вырез-то в платье! С замыслом! А шейка? А пониже! И на мужа совсем не смотрит! Нет, но вырез-то каков, а?

Встретившись несколько раз взглядом с Яновским, Маслов смутился, оттого что в это время он думал о том, какова Анна Михайловна в постели.

Перед тем как выйти к обеду, Маслов подфабрил усы и облился душистой водой. Он долго рассматривал себя в зеркале и делал лица. Особенно ему удавалась легкая грусть. Правая бровь чуть вверх, уголки губ книзу, прищур холодный, надменный. Сохраняя такое выражение, Маслов вышел к столу. Место Анны Михайловны пустовало.

- А что с нашей обворожительной хозяйкой? - поинтересовался полковник, заправляя салфетку за воротничок.

- Аннушка захворала.

Маслов выбрал маринованный помидорчик, положил в тарелочку гусиного паштета и заметил:

- Какая жалость! А что с бедняжкой?

- Наверно, застудилась гуляя.

- Ах, так!..

У Маслова испортилось настроение, несмотря на чудесный суп из куриных потрохов. Довольно быстро покончив с отбивной, он ушел в отведенную ему комнату и стал готовиться к отъезду.

Уже на крыльце он вспомнил о том, что в крепости служил ссыльный поляк не то Петковский, не то Витковский.

- Да, кстати, чуть не запамятовал. Где ваш ссыльный, как он?

- Вы о ком говорите?

- О Петковском или Витковском - я слаб на фамилии.

- Виткевич, по-видимому.

- Совершенно верно, но какая разница в конце концов?

Яновский внимательно посмотрел на Маслова. Тот был занят перчатками: голландская лайка легка на разрыв, вот-вот лопнет у большого пальца. Это сердило Маслова, он хмурился.

- Виткевич в лазарете, господин полковник.

- Что с ним? Мне хочется взглянуть на него.

- Я думаю, это нецелесообразно.

Маслов еще туже натянул перчатку, и лайка лопнула как раз у большого пальца. Полковник рассердился окончательно.

- А я думаю - целесообразно. Проводите меня к нему.

- Как вам будет угодно.

До лазарета было метров пятьсот, не больше. Яновский и Маслов дошли туда в пять минут. Полковник взялся за ручку двери.

- И все же это нецелесообразно, господин полковник.

Маслов раздраженно заметил:

- Можно подумать, будто вы хотите скрыть от меня ссыльного. Право же, я не съем Витковского.

- Виткевича, - поправил Яновский.

- Да, да, Виткевича.

- Но есть его вдвойне опасно, - улыбнулся Яновский и посмотрел прямо в глаза полковнику. - У него холера.

Маслов побледнел сразу же. Отдернул руку от двери и спросил Яновского дрожащим голосом: .

- Почему вы не сказали мне раньше?

- Там был денщик. Зачем разговоры? Начнутся излишние страхи...

- Бог мой, какой ужас! Дайте мне скорее вымыть руки!

Яновский брезгливо скривил губы:

- Я сделаю все необходимое. Пойдемте же... 2

Кони пали все до единого, бурдюки иссякли, мука развеялась по ветру, смешалась с песками, а Виткевич упрямо, зло шел вперед, прекрасно понимая, что остановиться хоть на минуту - значило бы остаться в песках навечно. И он шел день и ночь, а в мозгу все время вертелись слова Яновского: "Лучше смерть в бою, из-за нелепости, в объятиях любимой, гибель от руки злодея из-за угла, но только не тогда, когда ее ждешь, боишься и ненавидишь..."

Сейчас Виткевич желал только одного: упасть и умереть сразу. Для этого надо было идти не останавливаясь. Чтобы обессилеть до конца.

Когда одиночество и величавое безмолвие барханов становились до жути страшными, он кричал, но песок ловил его голос и прятал в свою молчаливую толщу, которая привыкла к таким крикам. Чтобы не слышать тишины, Иван начинал горланить польские песни - он помнил, как их пели студенты университета, разгуливая по спавшей Вильне.