— Рад познакомиться, миссис Дитрих. Но… похоже, вы собираетесь в таком виде сойти на берег?

— Именно. Разве что-то не так? — Марлен поправила высокие плечи фланелевого пиджака. Она предпочла надеть серый деловой костюм, как и полагается путешественнице из Европы.

— Надеюсь, у вас имеется шуба? Ну, какая-нибудь норка? Уже лучше. Так… Наденете черное облегающее платье и шубу нараспашку.

— Но… сегодня жаркий солнечный день. — Марлен не стала добавлять, сколь вульгарным считает предложенный наряд.

— Есть события поважнее, чем хорошая погода. Сегодня из Германии прибыла новая звезда «Парамаунта». На причале собрались репортеры, дабы запечатлеть этот исторический момент. Завтра вся Америка будет рассматривать ваши снимки. Что она должна увидеть? В первую очередь, эффектность и роскошь. И во вторую, и в третью — тоже. Эффектность и роскошь! Думаю, вам следует небрежно присесть на свои чемоданы, чтобы выгодно показать ноги, и пошире улыбаться. Ну, вы сами знаете все эти штучки.

«Ты всего лишь подчиняешься и — выигрываешь! Тактика победителя», — убеждала себя Марлен, сидя на пристани в распахнутой норковой шубе под жарким солнцем и прицелом десятка камер. Она чрезвычайно ценила вбитую ей с детства дисциплину и приписывала умению подчиняться приказам многие выигрышные повороты в своей судьбе.

Она умела продемонстрировать ноги, если это так уж необходимо вульгарным янки. Вот улыбки до ушей они от нее не дождутся. В конце-то концов здесь все только и думают о том, как бы выгодней себя продать, а лишь Марлен знает, чего стоит неулыбчивая томность ее лица. Придется многому научить этих идиотов.

«Здесь все помешались на капиталах, и даже церкви похожи на торговые ларьки», — напишет она мужу. Наиболее частой характеристикой янки станет для Марлен слово «идиот», а для определения неприятного ей человеческого типа достаточно было пренебрежительного замечания: «абсолютный американец!».

В Лос-Анджелесе ее встречал Джозеф на новеньком, сияющем никелем зеленом «роллс-ройсе» — подарке миссис Дитрих от «Парамаунта».

— Прошу, ваше высочество, королевство ждет вас! — Усадив Марлен, Джозеф направился к голливудским холмам. В яркой южной зелени виднелись крыши особняков, то тут, то там зеркалом вспыхивала в лучах солнца гладь бассейна.

— Да тут целый курорт!

— Фабрика, дорогая моя. Фабрика грез.

— И тут не хватало только Дитрих! — Марлен высунулась в окно, оглядываясь вокруг.

Два улыбающихся японца, кивая головами, как фарфоровые статуэтки, распахнули ворота.

— Слушай, Джо, они, кажется, настоящие!

— Это твои садовники, любовь моя. А это, — он въехал в распахнутые ворота, — это твой дом.

Вилла в Беверли-Хиллз, арендованная фон Штернбергом для Марлен, находилась недалеко от студии. Джозеф неторопливо вел гостью по залитому солнцем саду к дому, похожему на цветочную корзину из ало-лиловых гардений, и ждал восторгов.

— Ну как? — Он торжественно распахнул дверь в прохладные апартаменты. — Комфорт, сверкающая чистота, море цветов. Немного лучше, чем в моем берлинском отеле, верно? Прием назначен на завтра. Полный бомонд и свора журналистов, чтобы запечатлеть трогательный момент и узнать твое мнение.

— Ты чудо, Джо. — Поцеловав его в щеку, Марлен легким движением ладони смахнула отпечаток помады. — Все, действительно, вполне симпатично. Приличный дом и «роллс» с водилой — так шикарно. Только куда ездить? До студии идти пять минут. — Марлен присела в предложенное Джозефом плетеное кресло в тени кустов пышно цветущих олеандров.