Однако эти процедуры пошли на пользу лишь Лене. Неуклюжая Лизель легко смирилась с лидерством обожаемой сестры. Лена не умела лентяйничать и терять время попусту — энергия клокотала в юном теле. Она с серьезным постоянством занималась игрой на фортепиано и скрипке, полагая избрать стезю профессионального музыканта. Потом, когда карьеру скрипачки перечеркнуло порвавшееся на пальце сухожилие, девочка для души и тихого пения выбирала лютню. Фортепиано радовало, но все же посвящать всю жизнь сидению за инструментом Лене не очень хотелось. Она еще подросток, а в багаже уже так много — знание французского и английского, музыкальное образование, пристрастие к чтению и приличная эрудиция, приверженность самодисциплине и откорректированное тело. Она еще плохо представляла, в какой жизненной сфере будет самоутверждаться, но то, что предстоит большая работа, понимала отлично и готовилась к бою. Магдалена уже ощущала себя Избранной.

Ей исполнилось тринадцать, когда она придумала себе подобающее имя. Долго ворожила с буквами на немецкий и французский манер и наконец, совместив имена Мария и Магдалена с фамилией своего отца — прусского офицера Дитриха, она получила желаемый результат. Имя оказалось нежным и звучным. Это уж потом Жан Кокто напишет:

«Марлен Дитрих… Твое имя поначалу звучит как ласка, но затем в нем слышится щелканье кнута!»

Домашнее образование Лены продолжилось в пансионе Веймара — романтическом городе Гете и Шиллера. Как же пришлась по вкусу ее сосредоточенному на нежных чувствах воображению атмосфера дивного городка!

Лена заучивала стихи, играла на фортепиано и лютне, училась танцу по системе Айседоры Дункан, запоем читала Гете и Шиллера. Позже Кант составит круг любимого чтения девушки. Цитатами из этого далеко не легкого автора она будет щеголять всю жизнь. Допуская небольшое преувеличение в степени увлеченности фрейляйн Лош философскими трудами, заметим, что даже знание таких имен, как Кант, Ницше или Шопенгауэр, не так уж часто украшает интеллектуальный багаж кинозвезд. Да она и не помышляла о театральных подмостках или экранной славе.

Как сообщает дневник Лены, она думает лишь об одном — о любви. О любви вообще, в духе шиллеровских драм — о восторженной пылкости чувств, равно захватывающей ее, будь то мужчина, ровесник мальчишка или очаровательная юная родственница. Лена обожает свою учительницу француженку, совершенно влюблена в молодую элегантную тетушку Валли, в учителя, соседского недотепу, в звезду немого синема. Она переполнена влюбленностью и молит Бога (в которого так до конца жизни и не поверит) послать ей горящий взгляд своего очередного идола или поцелуй в плечико.

«Хоть бы кто-нибудь поскорее женился на мне, тогда я забыла бы о своей музыкальной карьере. Если бы нашелся кто-то, кто полюбил меня, я была бы ему так благодарна! Я была бы так счастлива, если бы он говорил мне нежные-нежные слова и мы вышли бы с ним гулять под осенний листопад…» — это пишет девятнадцатилетняя девушка, доверяющая самое сокровенное своему дневнику. Не чересчур ли наивно? А как же с «жаркими объятиями» и страстью тела? Ни слова, никаких намеков на сексуальные мечтания. Не появятся они и после дурацкого эпизода с учителем игры на скрипке. Однажды он повалил свою ученицу на красный плюшевый диван классной комнаты, пыхтел, стонал и лишил ее невинности, не снимая брюк. Это событие не произвело на Марлен особого впечатления.

Сексуальная жизнь Марлен формировалась по собственным законам, в которых немалую роль играло чувство долга и жажда красивых чувств. Марлен, пережившая калейдоскоп романов самого разного калибра и качества, до конца жизни так и не смогла понять, почему такой пустяк, как смена партнеров в постели, считается признаком падения морали, некой сексуальной распущенности. Очевидно, так ей было удобнее. Ведь если властвующий над людьми король-эрос — ерунда, то и табу на интимную жизнь вне брака — глупости.