– А что с ним?

– Он хочет сделать из тебя чучело, – мрачно отрезала она.

По мне прокатилась холодная волна тошноты. Какой же я глупец – я и не подозревал. Впрочем, я и возгордился: Пастор Фелпс всегда учил меня хорошо думать о людях. Все эти мерки – ну конечно!

Только у людей есть права.

– Быстро! – сказала Фиалка, высморкалась и со скрипом поднялась. – Нам нужно бежать отсюда!

Выглянув из-за двери дамской комнаты, мы увидели прелюбопытную процессию господ и дам, круживших по бальной зале вслед за Чарлзом Дарвином и доктором Айвенго Скрэби.

– Найдите это существо, Фелпса! – вопил Скрэби. – Схватите его, быстро! И скрутите!

Это взаправду!

– Тужьтесь!

– Я вижу макушки! – вопит Эбби. – Толкайте!

– AAA! – орет Роз.

– ООО! – воет Бланш.

– ИИИИИИ! – визжат близняшки вместе. И раз, два – вот они.

– Господи! – выдыхает Оскар Джек. Хоть он и тронут до слез наблюдаемым историческим событием – не чем иным, как возрождением Homo Britannicus, – все же ему хватает холодного профессионализма, чтобы проверить: запись идет на камеру. И в будущем ему, само собой, достанется премия Британской киноакадемии за этот материал.

Но что происходит? Почему Роз и Бланш все еще орут?

– АААА!

Вопль такой громкий, что заглушает даже здоровый крик двух оставленных без внимания младенцев, вертящихся на кровати.

– Тужьтесь! – голосит Эбби.

Три! Нет! Боже! Четыре!

Две пары близнецов!

– Эй! – шепчет, еле дыша, Роз, глядя на извивающихся тварей. – Целый помет!

– Мы сделали это! – стонет Бланш, задыхаясь и смеясь одновременно.

Четверо взрослых вместе пялятся на четырех младенцев.

– Смотрите! – выдыхает Эбби. – Не может быть!

Они смотрят. У крошек семейные ступни – больше смахивающие на ладошки. Глубоко и близко посаженные глаза. Густой пушок рыжих волос.

Но – внизу – о БОЖЕ!

– Вы видите то же, что и я? – Эбби сглатывает. Они всматриваются. Переглядываются. И пялятся снова. Да. Видят.

– Несомненно, атавизм, – бормочет Оскар Джек.

– Несите его открыто и дерзко, – посоветовала она, – и никто ничего не заметит. Он выглядит, как весьма волосатый гость с плохим вкусом, который слегка пообтрепался. – В чем-то она права. – Вперед, Толстушка, – скомандовала призрак, толкая Фиалку. – Шевелитесь.

Так что мы с Фиалкой взяли по волосатой руке и поволокли моего отца, все еще прибитого к деревянному постаменту, из дамской комнаты.

В бальной зале Акробатка по-прежнему целиком отдавалась представлению. С пронзительным кличем она пронеслась вприпрыжку по голове слона, совершила неожиданный кувырок и заплясала неистовую и опасную джигу, выстукивая ритм маленькими пуантами и с криком разбрасывая фонтаны клубники из корзины на головы честного сборища.

В жизни не видел отвлекающего маневра лучше этого. Под ливнем клубники женщины завопили: их платья все больше заливал красный сок, будто среди собравшихся разразилась кровавая бойня. Мы получили надежное прикрытие, чтобы протащить мартышку-джентльмена через всю залу в дверь, которую придержал для нас Кабийо, и бежать через дворцовую кухню.

– Сюда! – закричал шеф-повар, жестом призывая следовать за ним – мимо дымящихся кастрюль и сковород, мимо суетящихся поваров, сквозь облачка мороженого сахара. Мы с Фиалкой запыхались и были совсем растрепаны.