– Все в порядке, Лайл? – Гамильтон поддерживал его под руку, обеспокоенно заглядывая в лицо. Тут же подошли еще человек десять, а Люси, бесцеремонно работая локтями, уже пробиралась к брату.

Мэгги подоспела в тот момент, когда Лайл, сбросив руку Гамильтона, выпрямился и, досадливо поморщившись, сказал:

– Да, все хорошо. И перестань кудахтать. Легкое головокружение, просто мне надо поесть.

– Да сядь ты, ради Бога! – Гамильтон был искренне обеспокоен.

– Говорю тебе, все хорошо. Где Мэгги?

– Я здесь. – Протиснувшись между Гамильтоном и Люси, она встала так, чтобы Лайл видел ее. На секунду он задержал на ней взгляд, и ее пронзил ледяной ужас: внутренне содрогнувшись, она прочла в этих холодных голубых глазах, что вечером ее ждет жестокое наказание.

Стиснув ей локоть, Лайл повернул Мэгги лицом к гостям. Глядя на обращенные к ней лица, она улыбалась, хотя кровь стыла в жилах. До сегодняшнего вечера он только раз смотрел на нее так; это случилось через несколько месяцев после рождения Дэвида, когда она еще не подозревала, какое чудовище скрывается под маской элегантности и напускной доброжелательности. В тот жуткий вечер она впервые по-настоящему увидела и узнала своего мужа. С тех пор воспоминания неотступно преследовали ее.

И сейчас, когда рука Лайла стискивала и прижимала ее к себе, она не сопротивлялась и, словно манекен, продолжала улыбаться. Не дай Бог, если кто-нибудь что-нибудь заметит! Держать стиль, работать на публику – вот семейное кредо Форрестов, и сейчас, как все они, она следовала ему неукоснительно.

– Как вы знаете, мы собрались здесь, чтобы поздравить мою жену с днем рождения. Тридцать лет назад она появилась на нашей грешной земле. Так давайте отбросим формальности и, выражаясь словами Марии-Антуанетты, поедим от души!

Лайл сделал знак пианисту, и тот заиграл традиционную мелодию «Желаем счастья в день рождения!». Гости дружно подхватили, а Мэгги, сияя улыбкой и изображая счастливую, горячо любимую жену, испытывала в этот момент совершенно противоположные чувства, стиснутая, словно железным обручем, рукой Лайла.

Стоило ей представить, что ждет ее вечером, когда они с Лайлом останутся одни, как от страха у нее на глазах выступили слезы.

Под завершающие аккорды гости зааплодировали, и Лайл, достав из внутреннего кармана пиджака маленькую плоскую коробочку, завернутую в блестящую серебристую бумагу и перевязанную серебряной ленточкой, торжественно вручил ее Мэгги. Не переставая улыбаться, она приняла подарок и, стараясь унять дрожь в руках, принялась развязывать ленточку. Все, что делал Лайл, включая женитьбу на молодой девушке, на которую он смотрел как на приобретение, и празднование, устроенное по случаю рождения сына, делалось «на публику», и ежегодная демонстрация подарков жене не была исключением. Мэгги прекрасно понимала, что если бы он не жаждал поразить многочисленных знакомых, коллег и деловых партнеров, показывая, как он заботится о жене и какие деньги тратит на подарки, то никогда и не вспомнил бы о ее дне рождения.

В кожаной коробочке лежала бриллиантовая брошь в виде пантеры.

– Когда-то она принадлежала герцогине Виндзорской, – довольный собой, громко произнес Лайл, пока Мэгги, как положено, подняв коробочку, демонстрировала подарок гостям. Повсюду слышались восторженные восклицания. Следуя установленной процедуре, Мэгги посмотрела на мужа и улыбнулась.

– Какая изумительная брошь! Спасибо. – И, презирая себя, она встала на цыпочки и быстро поцеловала Лайла в щеку.