– Я прекрасно понимаю, что ты на меня зол как черт. Хорхе так неожиданно разбудил меня и попросил телефон, что ничего лучше придумать я не успела. Я потом раскаялась в содеянном, клянусь тебе, Инсекто.

– Иди ты со своим братцем знаешь куда… Меня тошнит от одного твоего вида.

– Ну зачем ты так? Пойми, я ведь так поступила ради твоего же блага. Вот скажи мне: зачем тебе понадобился его телефон?

– Затем, что я уже устал от всей этой чертовщины, – сказал я и, не попав маслом на булку, размазал его жирным пятном по скатерти. – Уж не думаешь ли ты, что во мне проснулся частный детектив или – того больше – филантроп? Каждый сам разбирается, в чем может и как может. На мой взгляд, все это яйца выеденного не стоит, но ты, а заодно и Ренато, и Хорхе, – вы точно плохо кончите. По крайней мере, психушка по вас уже плачет. Но так как – все-таки – вы мне еще друзья, я решил, что имею право привести вас всех в чувство.

– Я всегда знала, что ты жуть какой хороший! Можно печенье? Да, и плесни кофе. Слушай, Инсекто, ты же прекрасно понимаешь, что такие вопросы не решаются просто встречей или разговором. Неужели ты думал, что Нарцисс тебе что-нибудь расскажет, что-то объяснит?

– А почему бы и нет?

– По одной весьма веской причине, – проговорила Марта с набитым ртом. – Потому что он и сам ничего не знает.

Таких слов я, честно говоря, не ожидал и поспешил возразить:

– Это тебе так кажется. Я же думаю по-другому. Это ведь Нарцисс вызывает Эуфемию, одно тянет за собой другое. Самостоятельность Эуфемии – у меня под большим сомнением, что бы вы там ни говорили по этому поводу.

Марта молчала, словно бы всесторонне обдумывая высказанную мною мысль.

– Эуфемия – это Эуфемия, – изрекла она наконец неожиданно серьезно. – И заруби себе это на носу. С чего ты взял, что если именно Нарцисс вызывает ее, то это должно как-то влиять на ее поведение?

– Да откуда в тебе-то самой столько уверенности в своей правоте? – Не выдержав, я сорвался на крик. – С чего ты это взяла? «Эуфемия – это Эуфемия!» Пять да пять – будет десять! С таким же успехом я могу сказать тебе, что этот стул – не кто иной, как Франц Шуберт, и попробуй докажи, что это не так. Почему я должен верить тебе? Только потому, что ты – Марта Нури?

– Ты не обязан мне верить, Инсекто. И я сама не знаю, откуда во мне такая уверенность.

– Знаешь, что ты сейчас делаешь? Прикрываешь Нарцисса, – и ничего более.

Марта, не пережевывая, проглотила то, чем был набит ее рот, и явно вознамерилась возразить мне. Я поднял руку, призывая ее к молчанию.

– Нет уж, подожди! Дай мне договорить. Я до сих пор не знаю, кто такой этот Нарцисс, у меня нет никакой возможности добраться до него. Зато у меня есть кое-какие соображения по поводу того, что творится с Ренато. Вся эта история с Эуфемией – ложь. Как ложь и все ее пророчества, да и все попытки объяснить что-либо с ее помощью. У меня нет никаких доказательств, все свидетельствует скорее против моей версии, – так что у тебя есть полное право, в свою очередь, упрекать меня в чем угодно и как угодно. Я вступил в эту вашу игру, ничего не понимая, не зная ни ее законов, ни правил, ни цели. Я даже не знаю, в чью пользу играю, делая то-то и то-то. В этой игре все так глубоко запрятано, что хотя бы разобраться, а не то что выиграть в ней – стоит огромных усилий. И не смотри на меня как полная дура!

Марта улыбнулась и пересела ко мне поближе с совершенно ласковым и нежным выражением лица.

– Неужели ты не понимаешь, что на самом деле, где-то в глубине души, мы согласны друг с другом? Ну что, Инсекто, я права? Так что самое важное сейчас – это найти дом.