Мост был разобран, остался лишь остов. Мужчины спешились, чтобы перейти его, что отняло еще несколько минут их драгоценного времени. Правда, это же препятствие не позволило разбойникам вывести лошадей. Мятежники в бессильной ярости жестоко изувечили около полудюжины животных прямо у конюшен и, поняв, что здесь им ждать нечего, обратили свой взор на дом.

Ни Мартину, ни Морису, ни Карелли, ни даже старому отцу Сент-Мору, который и вовсе не был вооружен, не пришло в голову, что всех их могут убить. Они влетели в дом как возмездие Божье с мечами наголо, застав в большом холле картину, напоминающую ад: кругом лежали тела убитых и раненых, валялась разбитая мебель и разорванные книги, стоял запах дыма и немытых тел, слышались крики, стоны и лязг оружия. А на верху лестницы, вооруженная маленьким мечом, скорей похожим на игрушечный, стояла Аннунсиата с развевающимися волосами. Лицо ее превратилось в застывшую маску. Она осталась одна, чтобы яростно, крепко сцепив зубы, с этим подобием оружия в руке защищать то, что было ее родным домом, как защищает свою нору обезумевшая лисица.

Произошла короткая, но жестокая схватка. Кое-кто узнал Мартина и поспешил унести ноги. Остальные опешили при виде трех джентльменов, вооруженных мечами, – вид вновь прибывших не оставлял ни малейшего сомнения в их намерениях. Мечи были скрещены, но, когда один из разбойников получил сквозной удар в живот, а двое других были ранены, они решили, что с них достаточно. Карелли и Морис со сверкающими от возбуждения глазами рыскали по дому в поисках других жертв, а Мартин бегом поднялся по лестнице к Аннунсиате. Она стояла, измученная, дрожащая, с широко открытыми глазами, сжав обеими руками игрушечный, уже бесполезный, меч.

Мартин обнял ее. Тело ее от напряжения было твердым, как железо. Она смотрела перед собой невидящими глазами.

– Все в порядке, – сказал он. – Все в порядке. Все уже кончено. Я – здесь. Аннунсиата! Все в порядке.

Медленно, очень медленно Аннунсиата посмотрела на свои руки, побелевшие от напряжения, с которым она стискивала меч, и с усилием стала разжимать пальцы один за другим. Меч выпал из рук и с лязгом покатился по лестнице вниз, где отец Сент-Мор осматривал раненых. Ее начала колотить крупная дрожь, и Мартин обнял ее крепче и сильнее прижал к себе. Волосы Аннунсиаты пахли дымом.

– Мартин? – тихо произнесла она и немного отстранилась, чтобы получше разглядеть его лицо. По щекам Мартина бежали слезы, но Аннунсиата не чувствовала ничего. Ничего, кроме смертельной усталости. – Мартин, – повторила она, – я так устала.

– О, моя леди! – сказал он, и больше слов у него не было.

Аннунсиата закрыла глаза. Он снова обнял се и крепко прижимал к себе до тех пор, пока не утихли его рыдания, а затем бережно, как величайшую драгоценность, взял ее на руки и отнес в спальню.

Мартин спал в главной спальне вместе с Аннунсиатой, и, если кто-то из слуг и считал это странным, то вслух никто не высказывался. Карелли и Морис обменялись удивленными взглядами, но затем решили, что он спит в другой кровати, оберегая беспокойный сон их матери. Сами они спали в детской. Маленьких детей по ночам еще мучили кошмары, они, плача, просыпались, но тут же успокаивались, увидев своих охранников и спасителей, спящих рядом.

Прошла неделя. Приближалось Рождество, хотя для всех оно было очень странным. Принц Вильгельм Оранский со своей армией так и не вступил в Лондон, король до сих пор находился в Уайтхолле, а датские солдаты все еще охраняли его.

Большая часть населения была уверена, что принц Вильгельм убьет короля, и видели в нем второго Кромвеля.

Накануне Рождества наступили сильные холода, а поскольку окна в доме были перебиты, сохранять тепло было очень сложно.