— Подобрать хвосты! Осмотреться. Через двадцать минут всем быть готовыми к маршу. Ра-зой-дись!

Погода начала портиться еще с утра, всем стало понятно: прости-прощай, бабье лето! Небо заволокло рыхлыми тучами, было сыро и зябко. Далеко на востоке время от времени раздавалось тяжелое уханье, может быть, немцы бомбили прицельно, а может, просто сбрасывали груз, чтобы веселей удрать восвояси. К осени сорок второго года наша истребительная авиация уже многому научилась, да и ряды ее значительно пополнились, так что разбойничать безнаказанно немецким бомбардировщикам удавалось не всегда, хотя и удавалось.

После полудня наступила глубокая тишина. Госпитальный народ радовался тишине и тучам — с ними было спокойнее. А к вечеру неожиданно подул сильный верховой ветер, в тучах стали образовываться разрывы, а потом и прогалины голубовато-серого неба. Одна из таких прогалин, притом стремительно расширяющаяся, пришлась как раз над расположением госпиталя.

Грищук, Саша, Адам и его подопечные братцы-хирурги стояли тесной кучкой, вяло переговариваясь о том о сем. Все у всех было собрано, уложено, водители прогревали моторы, изготавливаясь к маршу, а остальные просто нудили, переживая известные своей никчемной унылостью последние предотъездные минуты.

— Фотки людям покажи, — попросил Адама Грищук, — покажи фотки!

— Саша, фотографии у тебя? — спросил Адам.

— Нет, у тебя в полевой сумке, — ответила Саша, — в дареной. — И она благодарно улыбнулась Константину Константиновичу.

— Да-да, вот они, — расстегнув кожаную полевую сумку, сказал Адам, достал пачку фотографий и пустил их по кругу.

— Ты глянь, как тучи растаскивает, — задрав голову к небу, сказал Грищук, — нехорошо! — И побежал к передней по ходу будущего движения автомашине. И всем было слышно, как он кричит, перекрывая шум двигателей, чтобы водители подавали вперед. Он кричал:

— Рассредоточиться! Интервал пятьдесят метров. Рассредоточиться!

Стоявшие близко друг к другу машины тронулись с места, поползли, растягиваясь по дороге.

— Какая разница — рассредоточиться, не рассредоточиться! — задиристо бросил младший из хирургов, рыженький тезка Саши, который был всегда не согласен с каждым предыдущим оратором.

— Не скажи, Александр, — не поддержал его хирург Илья, отличавшийся рассудительностью. — Правильно делает, наш Грищук порядок знает! А получились вы оба отлично, — добавил он, обращаясь к Адаму и Саше — стопка фотографий наконец дошла и до него, стоявшего последним в круге. — Как живые! Здорово!

— А небо почти голубое, и как быстро тучи расходятся, хорошо! — сказал кто-то за спиной Саши.

— Ничего хорошего! Чистое небо — жди бомбежки, — опять нашел причину возразить рыженький Александр.

— А ты не каркай! — осадил его Адам. — Я пойду гуталин возьму, почищу сапоги на дорожку! — сказал он Саше.

— Ну у тебя прямо пунктик! — засмеялась Саша. — Иди, начищай!

— И пойду!

— Товарищ главный хирург, возьмите, — протянул Адаму стопку фотографий Илья.

— И пойду! — не отрывая от Саши сияющих эмалево-синих глаз, повторил со смехом Адам и, не глядя, взял протянутые ему фотографии из рук Ильи.

— Иди, иди! — напутствовала его Сашенька и даже подмигнула на прощание. — Иди! — и повернулась в ту сторону, откуда бежал с заполошным криком Грищук…

А если бы Сашенька не повернулась вместе со всеми на крик Грищука, то она бы увидела, что ее Адам сначала двинулся к их грузовичку, а потом вдруг резко переменил направление и побежал к дальнему оврагу, заросшему кустами бузины и ежевики (куда, бывало, все бегали), побежал, еще не слыша ни Грищука, ни гула самолетов…

— Ло-жи-ись! — орал багровый от натуги Грищук.