— Я не хочу никого видеть, — сказала она.

— Нужно, мадам, — настаивала горничная таким тоном, что Северина тут же направилась в гостиную.

Практикант из больницы был очень бледен.

— Мадам, — сказал он, — произошел несчастный случай, который просто никто не в состоянии объяснить.

Он замолчал, подыскивая слова и надеясь, что его прервут, но его не прервали. Суровое выражение, застывшее на лице Северины, внушало ему страх.

— Успокойтесь, ничего непоправимого, — быстро сказал он. — Вот… Серизи ударили ножом в висок.

— Кого?

Северина бросилась к практиканту так стремительно, что тот едва осмелился повторить:

— Серизи.

— Моего мужа? Пьера? Вы ошибаетесь.

— Я работаю с ним уже целый год, мадам, — с печалью в голосе сказал практикант, — и я люблю его, как все его у нас любят… Да, его ударил какой-то тип, который, кстати, арестован. Вашего мужа тут же привезли к нам в отделение. Разумеется, пока он еще без сознания, но сердце… в общем, у него много шансов поправиться. Мы предупредили профессора Анри, нашего патрона. Я думаю, сейчас он уже там. Я провожу вас, мадам.

Даже подойдя вплотную к Центральной больнице, Северина все еще отказывалась верить, что в этой самой больнице, где Пьер прооперировал столько тел, он сам вдруг оказался всего лишь телом, препорученным заботам белых халатов. Она узнала подъезд, где ждала Пьера в тот день, когда впервые отправилась на улицу Вирен, и это воспоминание только усилило ее неверие в происходящее. С такой степенью точности заколдованный круг замыкается только в дурных снах.

Однако она увидела профессора Анри, и защищающее ее облако рассеялось. Она несколько раз ужинала у него вместе с Пьером и теперь вспомнила, с какой трогательной радостью Пьер, разговаривая с ним, старался повторять слово «патрон» — единственное слово, в котором как нельзя лучше сочетались симпатия и глубокое уважение. От этого всплывшего в памяти слова вместе с неповторимой интонацией Пьера она чуть не упала в обморок: ведь раз профессор здесь, раз он идет к ней… Северина не успела додумать свою мысль. Врач уже держал ее руки в своих ладонях. Это был нервный человек маленького роста, сумевший остаться удивительно молодым. Эта моложавость придавала ему уверенности и позволяла избегать излишней осторожности в обращении с людьми.

— Милая моя, не теряйте самообладания, — сказал он. — Я отвечаю за его жизнь. Что касается остального, то здесь что-то определенное можно будет сказать только завтра.

— Я могу его видеть?

— Разумеется. Но он еще не пришел в себя. Завтра картина немного прояснится.

Практикант провел Северину к Пьеру. Она вошла уверенным шагом, но хотя воображение ее и было готово ко многому, сейчас она смогла дойти лишь до середины комнаты. Ей помешали приблизиться отнюдь не забинтованный лоб и не восковой цвет кожи Пьера. Помешала какая-то неестественная неподвижность его конечностей и лица, это не походило ни на сон, ни на смерть, — бессильная, вялая неподвижность, от которой все тело Северины пронизала долгая дрожь, вызванная не только жалостью и ужасом, но и чувством мучительного сожаления и еще — Северина потом не признавалась себе в этом никогда — чувством отвращения. Неужели вот эта инертная, дряблая масса с обвисшим ртом, с опавшими, а не просто опущенными веками и есть прежде всегда такое подвижное и решительное лицо ее мужа? Было почти физически тяжело смотреть на эту расслабленную плоть, еще утром лучившуюся щедростью молодости.

Северина не могла знать, что угрожает Пьеру, но в его чертах она прочитала, что наказание, на которое она его обрекла, обрело еще более жестокую форму, отчего ее бросало в холод.