В стремлении имитировать подлинность Дефо не оригинален: интерес к факту, а не к вымыслу - характерная тенденция эпохи, переросшей рыцарские романы и требовавшей повествований о себе самой. Угадывая эту тенденцию, еще предшественница Дефо Афра Бен в предисловии к роману "Оруноко, или Царственный раб" заверяла читателей: "Предлагая историю этого раба, я не намерена занимать читателей похождениями вымышленного героя, жизнью и судьбой которого фантазия распоряжается по воле поэта; и, рассказывая правду, не собираюсь украшать ее происшествиями, за исключением тех, которые действительно имели место..." Однако на деле ее роман полон самых неправдоподобных совпадений и приключений. А вот Дефо удалось не просто декларировать достоверность, но и создать ее иллюзию, неотразимость которой действует и поныне.

Как же это удалось? На чем основано ощущение неподдельности рассказа?

Прежде всего, семантика достоверности заложена в самой форме повествования от первого лица {См. об этом подробнее: Атарова К. Я., Лесскис Г. А. Семантика и структура повествования от первого лица в художественной прозе. (Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 35. 1976. Э 4.)}. И не случайно все романы Дефо написаны в этой форме: автор как бы хочет сказать, что это не вымысел, а подлинные мемуары или дневники, правдивая история, быль. Ведь повествователь прямо утверждает: "Это произошло со мной самим" (как в "Робинзоне Крузо"), или (как в "Дневнике Чумного Года") - "Я только рассказываю о том, что знаю, что видел сам, о чем слышал, об отдельных случаях, попавших в мое поле зрения". Что же может звучать убедительнее для неискушенного читателя?

На самом-то деле повествователь, конечно, вымышленный. Дефо ко времени Великой лондонской чумы не исполнилось и шести лет. Так что, несмотря на всю свою памятливость, он пишет, опираясь более на свидетельства очевидцев, чем на собственные наблюдения {Правда, в предисловии к "Должным предуготовлениям к чумной эпидемии" Дефо утверждает, что "прекрасно помнит последнюю лондонскую чуму, которая поразила страну в 1665 году", но в какой мере следует принимать это утверждение на веру - не ясно.}.

При этом в форме повествования "Дневника Чумного Года" есть свои особенности, отличающие это произведение от других романов Дефо. Если Робинзон Крузо, Молль Флендерс, полковник Джек или другие герои английского романиста повествуют о собственных приключениях, причем рассказ их, как правило, охватывает всю жизнь героев, от детства или юности до зрелости или старости, то здесь повествователь выступает лишь как хроникер исторического события, длившегося немногим более года. И в центре внимания само это событие и общество в целом, а не судьба одного лица. Сведения же о повествователе настолько скудны, что уместятся в одну-две строки: торговец шорными товарами, родом из Нортгемптоншира, имеет брата, занимающегося торговлей с Португалией и Италией, и сестру в Линкольншире - и это, пожалуй, все. Даже имени его мы не знаем, только инициалы - Г. Ф.

В то же время именно потому, что событийный момент отступает на задний план, значение самого повествовательного акта возрастает, как ни в одном другом романе Дефо. Возникает не столько образ _героя_, сколько образ _повествователя_. Некоторые исследователи даже полагают, что именно в создании этого образа и заключается главный жанрообразующий признак "Дневника Чумного Года" {См.: James E. Anthony. Daniel Defoe's Many Voices. A Rhetorical Study of Prose Style and Literary Method. Amsterdam, 1972.}.

Говоря словами Э. Берджесса, перед нами "торопливая, разговорная, подчас неуклюжая фиксация воспоминаний о великом историческом событии, которое пережил рядовой лондонский купец, обладающий лишь интересом к фактам - своего рода журналистским талантом, но лишенный какого бы то ни было литературного образования, если не считать основательного знакомства с Библией, естественного для купца-нонконформиста эпохи Реставрации" {Burgess A.