— А я хочу именно Надаль!

— Надаль, Надаль… Придется вам довольствоваться Альберти. Не скажете же вы, что не можете обойтись без какой-то ученицы!

И тут я услышала, как месье Барлоф отвечает:

— Да мне наплевать на малышку, все дело в исполнительнице!

Наплевать на малышку!

Все. Того, что я услышала, достаточно! Мне даже плакать не хотелось. Ничего больше не хотелось. Я задыхалась. Мне нужно было сейчас же уйти из Оперы.

Я в потемках пробиралась позади сцены, вокруг стояли десятки нарисованных на полотне декораций, они как бы выстроились вдоль кулисы, словно листы гигантской книги. На каждой можно было прочесть какое-нибудь прославленное название: «Фауст», левая сторона сцены", «Валькирии», левая сторона сцены", «Ромео и Джульетта», левая сторона сцены", «Лебединое озеро», левая сторона сцены"… Названия менялись, но обозначение — «левая сторона сцены» — оставалось одним и тем же. А если смотреть из зрительного зала, то это будет правая сторона. В Опере эта сторона закулисья отведена для танцовщиков, в то время, как другая — для хористов. И вот теперь я покидаю эту левую сторону сцены, где так надеялась, что сбудутся все мои мечты. Месье Барлоф, конечно, будет разочарован, увидев, что я исчезла. Но, поскольку ему все равно на меня наплевать, он, в конце концов, всему научит Жюли, и она исполнит мою роль. Какой кошмар!

Оказавшись на улице, я решила пойти навестить Бернадетту. И отправилась в больницу.

Мы ужасно разволновались обе, впервые встретившись после всех наших приключений. Было очень странно, что она — жертва несчастного случая (достаточно посмотреть на ее подвешенную на каком-то аппарате ногу!) — тем не менее, не выглядит ни печальной, ни больной. У нее полно конфет и игрушек. Ее родители очень милые.

Когда Бернадетта узнала о том, что меня исключили из школы, она страшно расстроилась. Она читала и перечитывала письмо. А когда я ей сказала, что маме ничего не известно, она посмотрела на меня с каким-то ужасом и даже с жалостью.

— Но ведь все равно она узнает!

— Я думала, месье Барлоф спасет меня… Но он думает только о своем балете…

— Да ведь он же тебя очень любит!

— Ты так считаешь? Ему наплевать на меня, я своими ушами это слышала! Ему бы только иметь исполнительницу и все, понимаешь?

У меня перехватило дыхание, глаза затуманились.

— Ну, и будет танцевать Жюли… Я слишком много врала. Директор сказал, мне нельзя доверять…

Бернадетта разнервничалась, мне даже показалось, что она сама сейчас заплачет.

— Нет, это уж слишком! Они ничего не понимают! Тебе надо во всем признаться маме. Она-то тебя поймет. Если она узнает, что ты врала и ей тоже…

При одной этой мысли я не удержалась и закричала, что предпочла бы умереть.

Бернадетта взяла меня за руку.

— Послушай, не сходи с ума. Она такая чудесная, твоя мама!

— Конечно. Но, может быть, и она меня перестанет любить. Теперь, когда она выходит замуж…

У Бернадетта стал такой вид, будто она заранее знала, о чем пойдет речь.

— Она собирается за месье Обри? Вот видишь, мы же так и думали! А месье Обри знает, что ты наделала?

Я объяснила Бернадетте, что сказала Фредерику лишь часть правды, и умоляла ее хранить в тайне все остальное.

— И он ничего не сказал твоей маме? Я покачала головой:

— Нет.

Бернадетта пришла в восторг:

— Вот молодец! Он настоящий молодец! Настоящий друг. Но теперь нужно, чтобы ты все рассказала сама. Потому что это несправедливо: тебя одну наказали, хотя все были вместе с нами на крыше.

— Кроме Жюли.