|
Я кланяюсь ей, она делает мне реверанс с такой миной, точно готова провалиться сквозь землю, а между тем взор ее говорит, что она на седьмом небе! Этот реверанс, мина и выражение глаз зажигают во мне священный огонь желания. Этим, впрочем, и ограничивается мой интерес к ней. Я добиваюсь только ее поклона; большего, если б даже она сама пошла навстречу, мне не нужно. Но поклон ее вызывает во мне нужное настроение, которое я и трачу затем на Корделию. Пари держу, что лукавая девчонка как-нибудь да проскользнула мимо нашего носа. Не в одних только комедиях, в действительной жизни тоже очень трудно усмотреть за молодой девушкой, тут надо быть стоглазым Аргусом. Предание говорит, что была некогда нимфа Кардея, дурачившая мужчин. Она обитала в лесу, заманивала жертву в чащу и исчезала. Так хотела она, между прочим, подшутить и над Янусом, но он сам подшутил над ней: у него ведь были глаза и на затылке.
x x x
… Письма мои достигают своей цели, они развивают Корделию, хотя еще и не в эротическом смысле. Для этого письма не годятся, тут нужны маленькие billets-doux. Чем короче, сосредоточеннее будет содержание этих записочек, тем скорее они воспламенят в ней эротические чувства. Не желая развить в ней чрезмерную сентиментальность, я буду слегка подмораживать ее пылкие чувства иронией разговоров, что в то же время возбудит в ней жажду к опьяняющему напитку писем. Эти последние смутно намекнут ей о каком-то таинственном, высшем наслаждении, а когда в ее душе загорится страстное желание этого наслаждения, письма прекратятся. Такое искусственное сопротивление с моей стороны сделает то, что ожидаемое воплотится в ее душе в яркое представление, станет как бы ее собственной мыслью, влечением ее собственного сердца… Это мне и нужно.
x x x
Моя Корделия! Где-то в городе живет семейство: мать — вдова и три дочери. Две из них учатся стряпать в "Королевской кухне". Было это весною, часов в 5 пополудни. Дверь в гостиную тихо отворилась, чей-то пытливый взор оглядел комнату. Никого из хозяев нет, только у рояля сидит молодая девушка. Дверь неслышно приотворилась наполовину — из передней подслушивают. Играет на рояле не артистка — молодая девушка играет какую-то шведскую песню о кратковременности красоты и юности. Слова песни как будто смеются над юностью и красотой, но юность и красота самой девушки смеются над словами песни. Кто прав, девушка или песня? Звуки льются так тихо и меланхолично, как будто грусть решает спор в свою пользу. Но грусть тут не судья. Что общего между утром и вечером? Клавиши дрожат и стонут… Духи резонанса встают в смятении и не понимают друг друга… Моя Корделия, зачем так горячо, зачем эта страсть? Какой промежуток времени должен, однако, отделять нас от события, чтобы мы могли вспоминать о нем, и какой, чтобы тоска воспоминания не могла больше уловить его? Для большинства людей существуют в этом отношении известные границы: они не могут вспоминать ни того, что слишком близко к ним по времени, ни того, что слишком далеко. Я же не знаю границ: пережитое вчера я мог бы отодвинуть от себя за тысячу лет и все-таки могу вспомнить о нем, как о вчерашнем. Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия! Я должен доверить тебе тайну моего друга! Кому же и доверить мою тайну, как не тебе? Отзывчивому эхо? Оно выдало бы ее. Звездам? Они светятся таким холодным безучастным блеском. Людям. Люди не поймут. Тебе одной доверяю я мою тайну, ты ведь сумеешь хранить ее. Слушай же. Есть на свете девушка, прекраснее мечты, ярче солнечного луча, глубже моря, горделивее полета орла. О, склони же свою головку ко мне на плечо, приникни к моим устам и внимай моей речи, чтобы ни одно слово не ускользнуло от тебя: эту девушку я люблю больше жизни — она моя жизнь; больше всех моих желаний — она мое единственное желание; больше всех моих мыслей — она моя единственная мысль! Я люблю ее горячее, чем солнце — полевой цветок, нетерпеливее, чем раскаленный песок пустыни — дождь! Я льну к ней всей душой, всем существом нежнее, чем взор матери к любимому ребенку, доверчивее, чем душа молящегося к божеству, неразрывнее, чем растение к своему корню!. |
