В одинокой обувной коробке оказался только набор для ухода за обувью: плешивые щетки и банка крема, засохшего лет сто назад.
У него должен быть сейф, не отстает Алан. Поищи за картинами на стенах. Я говорю: А может, он хранит деньги в банке, как все нормальные люди. Он ненормальный, говорит Алан. Конечно, говорю я, он не нормальный, не сверхъестественно нормальный, но до какой степени нормальным нужно быть, чтобы хранить деньги в банке? И вообще, с чего ты взял, будто имеешь право красть у него деньги? А Алан: Речь не о воровстве, какое воровство, раз он мертв. В любом случае, если мы не возьмем деньги, желающие найдутся. Я говорю: Так, значит, брать у мертвого — не воровство? Это что-то новенькое. А Алан: Не утомляй, ты понимаешь, что я имею в виду.
Буш-младший и его прислужники гневят богов своими злодеяниями, пытками и попранием прав человеческих, но паче всего — исполненным гордыни заявлением о том, что Буш — выше закона; одно только бесстыдство этого заявления гарантирует кару богов потомкам дома его.
Случай не уникальный даже для нашего времени. Молодые немцы протестуют: На наших руках нет крови, так почему на нас смотрят как на расистов и убийц? Ответ: Потому что вы имеете несчастье быть внуками своих дедов; потому что на вас лежит печать проклятия.
Значит, вы не собираетесь заводить детей?
Наоборот, я совершенно не понимаю, что Алан имеет в виду. Дались ему Senor'овы деньги. Можно подумать, у него своих мало. Но Алана в этом положении дел что-то раздражает, вот как если представить, будто старик — испанский галеон, набитый сокровищами из колоний и тонущий в океане, и всё добро пропадет навсегда, если он, Алан, не нырнет и не спасет его.
Алан поискал его в интернете. Вот как я узнала, что он не из Колумбии, а значит, вовсе не Senor. Родился в Южной Африке в 1934 году, написано в статье. Романист и критик. Потом длинный список званий и дат. О жене ни слова. Я сказала, Белла Сандерс клянется, что он из Южной Америки. Ты точно нашел того, кого надо? Алан кликнул фотографию. Разве это не он?
Проклятие рождается в тот момент, когда человек, облеченный властью, вдруг говорит себе в раздумье: Люди утверждают, что, если я совершу это деяние, я и мой род будем прокляты — так пойду ли я дальше? И сам себе отвечает: Ха! Нет никаких богов, а значит, и проклятий тоже нет.
Нечестивец навлекает проклятие на своих потомков; в ответ потомки проклинают его имя.
Нет. Алан не хочет детей.
Это правда оказался он, хотя сфотографировали его, наверно, давным-давно, когда он был вполне себе, не то что сейчас — кожа да кости.
Могу я сделать замечание? сказала я вчера, когда принесла ему распечатку. Вы, при всем при том, очень хорошо знаете английский, но говорить «радио-ток-шоу» не принято, получается бессмыслица, мы говорим «радиошоу».
Вы сказали «при всем при том»? спросил он. При всем при чем?
При том, что вы не впитали английский с молоком матери.
Язык, впитанный с молоком матери, повторил он. Что это за язык такой?
Это язык, который вы выучили, сидя у матери на коленях, сказала я.
Это мне известно, сказал он. Меня смущает выбранная вами метафора. Неужели я должен был учить язык, сидя на женских коленях? Неужели я должен был высасывать его из женской груди?
12. О педофилии
Нынешняя истерия по поводу действий сексуального характера с детьми — и не только действий как таковых, но и их художественных изображений в виде так называемой детской порнографии — создает странную иллогичность. Когда тридцать лет назад Стэнли Кубрик экранизировал «Лолиту», он обошел табу — в те дни сравнительно мягкое, — задействовав актрису, о которой было хорошо известно, что она не ребенок, и которую можно было выдать за ребенка не иначе как с трудом. Однако при нынешних настроениях эта уловка не сработала бы: тот факт (факт фиктивный — в этом-то и суть), что вымышленный персонаж является ребенком, перевесил бы тот факт, что образ на экране не является детским. |