Вообще-то я пошутил, но вряд ли она меня поняла.

— Это унизительно для женщин. Вы унижаете женщин. Вы пользуетесь их незащищенностью и наносите их самооценке непоправимый ущерб.

— Ты когда-нибудь разговаривала с порномоделью?

— Нет, но…

— Нет-нет, позволь мне закончить, — не дал я ей разогнаться. — Я знаком со многими порномоделями, и у меня складывается такое впечатление, что ты говоришь о некой группе людей, а сама ничего о них не знаешь.

— Они — женщины, и я знаю о них, наверное, побольше, чем ты, потому что я одна из них.

— Нет, они не женщины! Они люди! Лично я считаю твою позицию несколько сексистской, но это мое личное мнение. Я встречал множество порномоделей — очень разных, если говорить об их внутреннем мире. — Телом они — настоящие клоны. — Каждая приходит в этот бизнес по своим соображениям, и я не могу рассказать обо всех, однако одно не вызывает у меня сомнений: ты тут наговорила всякого дерьма, и кое-чем из этого они были бы оскорблены.

— Дерьмо, значит? Так почему же сотни женщин подвергаются нападению со стороны читающих порнографию мужчин?

— Почему? Потому что порнографию читает все мужское население нашей страны поголовно.

— Обвинению нечего добавить.

— Ой, и правда! Ладно, подумай вот о чем. В Голландии одни из самых либеральных законов в том, что касается порнографии и проституции, и при этом женщины на их улицах чувствуют себя в полной безопасности. Разъясните-ка этот момент, будь добра!

— Голландцы всегда были более просвещенными и более зрелыми в вопросах секса.

— Ага, и они не видят ничего плохого в порнографии или проституции. Я с ними согласен. Кто же из нас более зрелый?

— Ты считаешь проституцию решением проблемы? Ты бы легализовал женское рабство, верно?

— Легализовал? Да я бы сделал проституцию обязательной, как воинскую повинность! Каждая баба по исполнении восемнадцати лет должна два года отслужить в борделе. Впрочем, нет, отменяется. Только если она хорошенькая. А всяким там кошелкам — по три года в гладильном корпусе!

Не знаю, понимала ли она, но мое терпение иссякло, и я сосредоточил свои усилия главным образом на том, чтобы ее поддразнить. Получалось неплохо!

— Твоя мама тобою гордится? Она знает, чем ты занимаешься?

— Шутишь? Она была первая, кому я позвонил, как только получил эту работу. «Мам, привет, посмотри на меня. Посмотри, как низко я пал!» Красота!

— Как бы тебе понравилось, окажись она в одном из твоих мерзких журналов? В этом не было бы ничего плохого, не так ли?

— Не думаю, что мы стали бы печатать ее фотографии… Если ты понимаешь, о чем я, — сказал я, состроив рожу и присвистнув.

— На тебя жалко смотреть, так и знай! — ответила она, разворачиваясь.

— Нет, подожди, подожди, остановись! Я же шутил! Вечеринка как-никак, а не выпуск вечерних новостей! Как тебя зовут?

— Не скажу.

— Почему же?

— Почему? Потому что ты — порнограф, а я не собираюсь давать свое имя порнографу.

— Почему? Чем я могу тебе навредить? Что за бред?

— Слушай, ты, мешок с дерьмом…

— Можешь называть меня Годфри.

— Слушай, ты, мешок с дерьмом! Ты не узнаешь моего имени, потому что тебе незачем его знать.