– Я продолжаю прощать его каждый день за незаслуженные оскорбления, преднамеренное стремление вывести меня из себя и желание получить от этого удовольствие, за то, что он по-прежнему разряжается на мне. Только теперь, после операции, осмыслив всю свою жизнь, я поняла, что прощать надо человека только после того, как он осознает свои ошибки и недостатки и хотя бы попытается бороться с ними.

– То есть ты по-настоящему его не простила.

– А должна? Он же каждый день своим поведением воскрешает прошлое и добавляет мне новые эмоциональные стрессы. Не успею прийти в себя от одних, он мне другие «дарит». И не считает, что оскорбляет меня.

Нет, дорогой мой сынок. Если в семье один деспот, а другой жертва, не надо заставлять жертву быть еще терпимей. Деспота надо учить ставить себя на место другого, сочувствовать, сопереживать, жалеть, просить прощение, как раньше в церкви говорили: искренне каяться. А вдруг получится? Такого и простить можно, если он даже когда-то сорвется и ошибется. А то ведь получается, что бомбы в одни ворота летят. Тебя бьют, убивают, а ты лежи и прощай? Я была чуть ли не святой. И что? Он смеялся надо мной втихомолку, обманывал, использовал, ничем не помогал, жил, как хотел на всем готовеньком. А теперь ты, сынок, приходишь ко мне и, вместо того, чтобы помочь справиться с эгоистом, преподносишь теорию «полного прощения», которая сводится к тому, что твой отец может меня добивать. А я, как половая тряпка, должна молча терпеливо лежать и ждать, когда он в очередной раз вытрет об меня ноги. Пока я не знала об изменах твоего отца, я никогда его не осуждала, принимала таким, какой есть, только пыталась понять и «приспособить» к семье.

Задам тебе неудобный, неделикатный вопрос. Как повел бы себя твой отец, если бы я ему изменила? Попытался бы оправдать, снизойти, мол, я тоже… слишком грешен, чтобы не прощать. Не суди и судим не будешь… И нечего пыжиться. Не дождалась бы прощения! Вот ты, сынок, говоришь, что я помню только плохое. Но хорошего-то было слишком мало! Твой отец не сделал главного, что требовалось от мужчины: не защитил меня от своей матери, и она все пятьдесят лет издевалась надо мной. По моим понятиям мама – это, прежде всего, любовь, жертвенность. Дети – ее смысл жизни. Быть для них, маленьких, божеством – ее профессия.

Не защитил он меня и от себя, от своего эгоизма, от непорядочности. Что стоят те отдельные положительные моменты, которые возникали в нашей жизни на фоне ежедневных стрессов? Давай я каждый день стану обругивать твоего отца как он меня, а он пусть меня прощает.

– И чем же это может закончиться, как ты думаешь? – сердито усмехнулся сын.

– А что тут думать? После первой же моей атаки его фразами он станет кричать: «Так жить невозможно! Давай разводиться!» А я ему буду отвечать: «По логике это предложение должно было поступить от меня. Но я подумаю над ним... Я не изменяю, не издеваюсь, только для чистоты эксперимента разговариваю с тобой в твоей обычной манере, и ты уже за голову взялся? Почему же не прощаешь меня, как я всю жизнь прощаю тебя? Никто тебя с поста мужа не смещал, никто не замещал. Чего злишься? Это только ты…»

– А он что скажет?

«Я никогда тебя не оскорблял. И женщин моих ты сама себе придумала. Нет у тебя на руках никаких «карт».

Всё как обычно: будет лгать в глаза, и тут же пойдет звонить своей очередной пассии. Ничего нового. Так что прекрати, сынок, свои проповеди о всепрощении. Если пыл у тебя не ослабел и есть желание «учить» – займись отцом. Научи его хоть в старости быть менее эгоистичным. Тогда и прощать не придется. Хорошая жизнь не в том состоит, чтобы гадить друг другу в души, а потом просить прощение, а в том, чтобы уважать, ценить, понимать, любить и жалеть.