|
— А на что же тебе болотные сапоги? — Мы же в болоте живем, — отвечаю, — болота переходят в болотных сапогах. — Ишь ты, писатель, все с подковырком, а ну-ка напиши ты в свою газету жалобу от русского народа, зачем это уничтожили самые любимые три буквы: ять, фиту и твердый знак. — Чем же они любимые? — Свободу слову дают: хочешь ты эту букву ставь, хочешь не ставь — все равно смысл одинаковый, а быдто кудрявее и легче. Колупай с братьями заметил: — Да, три легкие буквы отменили, а три твердые дали. — Какие же твердые? — Скверные буквы: ге, пе, у. Все грохнули, и так со смехом мы подъехали к Волге и гурьбой посыпались на перевоз. И вот чудно, перевоз казенный, плата твердая, а едут меньше казенным, чем частным яликом. Лодочник, качая головой, говорит толстяку: — Ты бы лучше на казенном ехал. Толстяк плюхнулся, ялик погрузился, мы прибавились, ялик вровень краями с водой. Так мы едем, а лодочник рассказывает беду: неделю тому назад тоже так вот сели самочинно и потонули, и до сих пор достать не могут. Кто они были, что за люди — неизвестно, а одеты хорошо, видно, очень богатые и с деньгами, должно быть. — Почему ты думаешь, с деньгами? — Рынок почуял, — ответил лодочник. Я спросил толстяка, как это рынок чуять может. — Очень просто, — сказал он, — сейчас ты увидишь, какой это рынок, у тебя голова с непривычки закружится и все [потом поймешь]. Ну вот теперь не как прежде, волжар приедет, разузнает, а потом… Теперь возьми хоть Астрахань, есть там, положим, соль… За свой счет посылает человека своего закупить. Так из Астрахани соль, а сам на Астрахань… Ну, приедет он с долларами, положим, в четверг, оглядится, разузнает цены, в пятницу едет в Москву, меняет доллары на червонцы, в субботу с червячками является на базар и закупает. К концу базара все чисто, все скуплено. Ну, и вот вдруг много осталось, значит, рынок почуял: верно, ты большие деньги возил. — Большие, большие, — сказал лодочник. Мы пристали к берегу благополучно и до самого базара всё толковали о [торговле]. — Ну, конечно, было время… — Какая жизнь, конечно, сейчас в Кимрах, базар все [определяет].
<sup><На полях>: Что бы ни говорили о торговле, а она в родстве с художеством, и, по-моему, вся разница не в психологии, а в доступности: художество дело избранных, торговля — всех.</sup>
17–18 Хрущево 18–19 Елец 19–20 Елец 20–21 Алексино 21–22 Ивановка 22–23 Дубровка 23–24 Костино
16 г. — 17 — смерть 17 — весна, пахота 18 — надел 18-го — выгнали 19–20 — [шкраб] _______________ 4 года
В нашем Тургеневском уезде в конце Германской войны оставалось только две старухи-помещицы, любопытных к жизни настоящего в свете прошлого. Одна была Елизавета Михайловна Асбестова, генеральша, и другая Марья Ивановна Алпатова, начитанная купчиха. Про Асбестову я только наслышан был, а у Алпатовых я сам рос и знаю всю подноготную. Ко времени Карпатского наступления могучая и жизнерадостная Мария Ивановна Алпатова вдруг захирела, подсохла вся и освежалась только обычными сценами с дочерью своей, старой девицей Лидией. Последние дни ее стало особенно раздражать, что Лидия после ужина оставалась дремать на диване в столовой, рядом с ее спальней. Перед сном она обыкновенно долго читала «Русские ведомости» и потом Толстого и любила в доме полную тишину. |
