"На полях": Эхо. Очень мешало эхо в овраге: на той стороне гон был отчетливый, а то было эхо.

27 Вторник. Совершенно тихий, теплый (не больше 0°) день, какие бывают в зиму один-два. Мы пошли в направлении к С., но попали к Воронину. 1-го зайца гоняли довольно правильно, Яловецкий промазал "1 нрзб." убил. Потом гоняли русака и затеряли. Второго зайца убили около вчерашних мест. Расставились по оврагу. Собаки "1 нрзб." подгоняли его через овраг, без схода. Убил Яловецкий. 3-го зайца убил на дорожке князь. И еще одного гоняли в чаще до полной темноты и не могли взять.

Из рассказов интересно про старого графа Олсуфьева, гусара, которого знала вся Москва: в церкви прикладывался к нижним иконам, а верхним посылал воздушные поцелуи. Марахин по обыкновению рассказывал о своем прапорщике: «никуда не любил ходить, одно удовольствие чаю со мной пить. Раз взял я чайник и пошел за кипятком…» Когда сдирали погоны, то один офицер застрелился (от оскорбления), а прапорщик (сам из простых) только сказал: «Ну, Марахин, сдирай погоны, видно делать нечего». Интересная тема: описать прапорщика, пользуясь только рассказом его вестового, прапорщик в мужицком понимании, напр., о полковнике, который удирал и поручил своему вестовому идти под руку с дочерью, будто с женой. Как Марахин берег добро прапорщика (орехи запирал, чтобы другие офицеры не расхватали).

В этот раз наблюдал опять в сумерках в лесу яркость перед наступлением тьмы, и небо стало почти фиолетовым.

Еще заметил, что электричество города на облаках было особенно сильно, за две-три версты от города снег был освещен облаками, как луной.

28 Декабря. Ветер и снег. 29-го. Ветер и снег. 30-го — значительный мороз, но все-таки, я думаю, можно бы зайцев гонять.

31 Декабря. Морозная метель. Вечером под Новый год Петя пришел с урока и говорил:

— Ужасная погода.

Я спросил его, в чем ужас, и он ответил:

— Луна, половинка и такая рваная, будто ножницами отрезали — очень неприятно, облака мчатся по ней, закрывают и открывают.

Комментарии

Дневник Михаила Пришвина (1905–1954), вмещающий время с момента первой русской революции до начала послесталинских преобразований — один из феноменов русской культуры XX века. Целая эпоха получила форму дневника, пронизанного стремлением осознать жизнь, описать ее, то есть, выражаясь современным языком, превратить ее в текст. Уникальность ситуации состоит в том, что у Пришвина не было никакой установки на фиксирование чего бы то ни было определенного. Дневник представляет собой мозаику из записей о погоде, о перипетиях бытовой жизни, о встречах с известными, а чаще неизвестными простыми людьми, о любви, об отношениях с женой, об охоте, о собаках, а также из философских размышлений, черновиков писем, раздумий о литературе, о происходящем в стране, из рассуждений на существенные для писателя темы (личность, творчество, свобода и необходимость, власть, культура и цивилизация и др.), из сменяющих друг друга картин природы, которые вплетаются в человеческую жизнь не только через ежедневное, календарное или эстетическое, но и через осмысление глубинных, архетипических корней общей жизни, наконец, из воспоминаний, сновидений, материалов к произведениям, над которыми он в данный момент работает. Это необработанный текст, связанный личностью автора, который сам уже под конец жизни в 50-е годы записал однажды о своем странном ежедневном труде: «Кажется, я не просто пишу, а что-то делаю, и даже определенно чувствую, что именно делаю: я сверлю».