Источники зла. Мужик Артем на первом и единственном учредительном собрании Соловьевской республики. Он никогда не был ни на каком большом собрании, кроме схода, и тоже хотел, как другие, говорить, но приступившая к горлу злость не давала ему возможности не только говорить, но даже и подумать, он принял участие в собрании только после того, как началась драка. Анализировать источник зла в Артеме: во-первых, наличие тягости жизни, неправды, в создании которой и сам виноват, но так виноват, что сам-то не первый: «не я начал», кто-то другой, хуже (сосед или кто?); хорошо бы свалить зло на соседа, но в больш. собрании, не на сходе, сосед — пустяки, надо свалить на большой первоисточник зла, а где он? вот и дуется Артем, и дуется…
Тр. Мих. Борисов, таежный человек, вышел из енисейской тайги в литературу, другие таежные люди не обрадовались этому (вот один хоть вышел в люди!), а возненавидели, каждый думал: «Вот если бы я вышел, я то бы написал!» Вот тоже теперь Арсеньева рвут. А как мужики тверские говорили о Калинине? (В своем отечестве пророк.)
Теперь у нас создалось так, что каждый выделяющийся чем-нибудь человек ставится в положение пророка в своем отечестве, причем фактически чем-нибудь он выделиться даже и не успеет, в своем отечестве тысячи глаз следят за ним, и чуть заметит кто-нибудь попытку и крикнет, все разом закричат: «А, захотел в пророки!» Сейчас же разберут, разъяснят и переведут на какое-нибудь другое место. В развенчании пророка участвуют следующие главные агенты: отечественный грибок (Артемов) и отечественная балда.
Отечественный грибок: летун в производстве, проходимец, нахватался всего (свободно говорит даже о Ницше, а сам, напр., ветфельдшер): ветер, фельдшер теперь зверовод. Продвигается или, вернее, заявляет о себе не делом, а выявлением недостатков других деятелей, посредством этого и движется, достигает места, творит беду…
Балда же бьет не туда.
Таежная сила и сила сорадования.
Найдите эдельвейс и покажите, он не обрадуется, а скажет: «А у вас в Москве этого нет».
Биологический индивидуализм (таежный) вызвал эту теорию биологического приспособления: очень спокойное состояние, противоположное тем, кто говорит, что все кончится голодом, грабежом и разбоем. Началось с того, что я спросил: как устроится у крестьян? Он ответил: «Приспособление?» — и пошел.
Мне стало вдруг покойно. Так вот первая выгода в признании: спокойствие, перемелется — мука будет.
Было очень тепло, в рубашках многие шли по улице. Но главное, это был очень яркий свет солнца, как бывает только на юге. В этом свете было одно зеленое платье, переливающее в синий цвет, на ходу колыхалась девственная грудь, и это волнение, подхваченное лучами солнца, было из зеленого в синее, как в море.
Вот красота моря: бьет о скалу сотни лет и, наконец, добивается жизни: в трещинах скал вырастают цветы, розы, саранки и эдельвейс. Сюда к цветам на «продув» от комаров и слепней выходит красивейшее в мире животное — пятнистый олень, становится на задние ноги и достает себе со скалы сочные листики винограда. Какие глаза были у этой оленихи! Я унес эти глаза с собой, как женские глаза, но когда увидел действительно женщину с такими глазами, то вдруг понял в этом возможность продолжения моей любви к морю, от которого произошли и цветы, и олень, ведь с этой женщиной я мог говорить и как-то дальше таинственно-интересно жить в том же самом…
Так вот, значит, есть любовь как рождение личности, и та любовь, о которой говорят: «Да, это же вполне естественно!» (естественная потребность). Во всяком случае, любовь, рождающая личность, главным образом это она ставит черту между человеческим и чисто «естественным» миром — отсюда «роман».
Бокорась Вас. |