2 Июля. Рассказ художника о муках своего разделения: эти портреты даром не прошли. И мы согласно сказали: «да, так разделиться невозможно». Какой-то предел. Очень больно…

На съезде бьют Рыкова и Томского, Угланов. Справедливо бьют: правый уклон, — это контрреволюция. Да! ведь это кровь пролитая, миллионы умученных (невинно) людей, вот отчего «темпы»…

Угланов, защищаясь, сказал:

— Из всего 23-летн. пребывания в партии я за последнюю пару лет плохо работал…

3 Июля. Пасмурно.

Возможно, и вероятно нельзя отрицать этого, что классы в нашем обществе существуют и что классовая борьба неизбежна. И еще больше допускаю: надо не отказываться и самому от этой борьбы, и, если тронет за жилу, хватать что есть под рукой и швыряться. Но жизнь в интимном мире, в творчестве, в семье, среди друзей и просто честных людей, вступающих с тобой в бескорыстные, скажем, праздные отношения, — в этом мире всего мира надо жить так, будто никаких классов нет в обществе, люди все равны, все достойны беседы с тобой, открывай для всех двери своей хижины — и тоже сам смело иди к мудрецу и простецу за советом и радостно, не обращая ни малейшего внимания на его происхождение и его «классовое самосознание».

Скажи я эти слова до революции, они бы казались обращенными к гимназистам 3-го или 4-го класса — до того уж мораль эта была общепринята. Теперь же мои слова нигде не напечатают, и ожесточенно будут ругать, как отрыжку мещанской морали.

Почему так?

Разберем. Условием истинного творчества должна быть его органичность, т. е. сознание творца цельности, единства в происхождении мира, связи себя самого со всеми живыми и мертвыми. Это условие присутствия чувства общей жизни или мира всего мира необходимо для творчества как рычаг, если даже творец хочет, как Гоголь, изобразить нам зло, или пролетарский писатель победу своего пролетарского класса; если такой писатель создал действительно, 2 нрзб. дал нам победу, то класс пролетариев, создавая внеклассовое общество, мир всего мира, в то же время должен сам умереть как класс, и при строительстве жизни отбросить сыгравшие свою военную роль ордена красного знамени.

И с этим анализом умные спорить не станут. Таким образом, остается признать, что только по случаю военного времени, а не абсолютно встречается мораль буржуазно-мещанская и пролетарская.

Слезы и кровь в наше время, как две большие реки бегут и почему-то, видимо так надо, до конца должны бежать и, если родники слез и крови станут иссякать, то ты стань коленкой на живое — и еще много выжмется.

Почти прямо так и говорят и сестер милосердия наставляют классовых врагов лечить во вторую очередь, а маленьких детей — ненавидеть родителей и предавать их как классовых врагов. Воевать хорошо и нажимать коленкой на павших, но выстроить что-нибудь с такой моралью нельзя и, я думаю, продолжить жизнь людей на земле невозможно. (В твою комнату входит этот человек будто бы новый, как друг, удивляется твоим словам, восхищается, а потом предает тебя, заявляя с поднятой вверх головой, что для партийца нет ничего частного, все частное есть общее.)

— Иногда думаешь, — сказал я, — а что как большевики правы, и им удастся построить новый мир.

Серг. Серг. ребячьими глазами посмотрел на меня и любовно-укоризненно ответил:

— Нельзя так думать.

Мы помолчали. Я продолжал:

— Нет, я не могу остановить свою мысль и не хочу и не боюсь принять на себя все последствия ее беготни. Признаюсь, что начиная разглядывать любую сторону строительства, всегда имею в виду и начинаю с этого: «кончилась война, слезы, кровь; как хорошо! кончилась классовая рознь, — нет больше классов, как хорошо! люди приступили дружно к творчеству, положим, «Зеленого города» и одушевленно работают, находя в труде своем творческое счастье и радость».