В настоящее время читаю «Мемуары» де Реца; эту книгу, опубликованную в 1719 году в Амстердаме, я недавно купил у Нормана (первое издание в 1717-м). Наверное, нелепо при наличии многих современных, комментированных изданий иметь такую lubie к первым изданиям. Не могу сказать, в шрифте ли тут дело, или в библиофильском тщеславии, или в отсутствии комментариев и справочного аппарата; одно я знаю точно: такое чтение дарит мне более живую, более четкую картину. Более явный эффект присутствия что ли, хотя, читая современный комментированный текст, я понял бы больше. Но быть в том времени кажется мне более важным, чем знать о нем.

Высадка на Луне. Мы не выключали телевизор с шести вечера до шести утра. Приземление было прекрасным, слишком замечательным, чтобы быть правдой, более волнующим (хотя до странного схожим), чем все самое лучшее, что сочинили на эту тему. Я против этого проекта по этическим и политическим соображениям, хотя, возможно, это допустимый порыв, простительная последняя дань человечества своей молодости. И в высшей степени сексуальная — не только в контексте насилия над «девственницей Луной», а даже по обычной аналогии с половым актом — толчок и эякуляция.

Но теперь праздник закончился, все возвращаются домой, надо прибрать за собой.

Проводим уик-энд в Уэллсе, в коттедже Тома М. в Черных горах. У Тома новая подружка, ее зовут Фей Ковентри, она нежная, умная, сдержанная девушка. Мы ее почти не видели, она весь уик-энд провела на кухне, варила варенье, готовила для нас — кстати, очень вкусно; кажется, она хочет заарканить Тома. Он вьется вокруг нее, как паук, наполовину жаждущий смерти (то есть женитьбы на ней), а наполовину жаждущий только наслаждения (то есть простого обладания ею). Он самый désinvolte человек из всех, кого я знаю, и в его непринужденности есть нечто жестокое, что-то вроде презрения к людям, которые не достигли того, чего достиг он. Впрочем, жестокость в нем легко оборачивается ранимостью. Мы отправились в горы на прогулку; меня раздражала его нетерпеливость — рождалось ощущение, что всем нам надо быть где-то еще. Поэтому я предложил ему вернуться домой и предоставить мне бесцельно брести, как я привык. Он устал и действительно хотел домой, но было видно, что мое предложение его обидело. Значит, я мог обойтись без него, у меня могла быть какая-то тайна, скрытое наслаждение, которого я хотел его лишить. Как у всех евреев, у него нет глубокого интереса к природе — только поверхностный, однако он чувствует, что этого несообразно мало: он живет в таком диком месте и не знает о нем практически ничего. Но у него не хватает терпения, и все идет по-прежнему.

В коттедже непрерывные игры. Том исключительно охоч до них: дротики, нарды, пинг-понг, боулинг на ковре. Ему нужен дух соревнования, как другому — гашиш. Провести так уик-энд неплохо, но ужасно, если таков стиль жизни.

С последней записи меня уже месяц не покидает депрессия. Во многом это связано с погодой — я-то надеялся на хороший сентябрь. Однако вот уже две недели небо затянуто облаками; сначала стояла сушь, теперь льет дождь. На прошлой неделе Анна уехала изучать искусство в Эксетер, так что мы теперь одни в привычной атмосфере Дорсета — huisclos.

У Элиз, как обычно, тоже осенняя депрессия, такое происходит с ней из года в год: тогда она ненавидит сельскую жизнь в целом, нашу — в частности. Мы поселились там, где не собирались жить, мы в западне, все наши знакомые — бедняки, а мы живем в этом огромном, пустом доме… и так далее. Я особенно остро ощущаю излишнюю величину нашего дома. Мы постоянно живем в одних и тех же четырех комнатах, остальные посещаем от случая к случаю.