Уже светало, когда я проснулся оттого, что кто-то царапается в дверь. Альберто рядом со мной весь обратился в слух. Я сжал рукоятку револьвера со взведенным курком, чувствуя, как пара светящихся глаз в упор смотрит на меня из тени деревьев. По-кошачьи, распрямившись как пружина, черное массивное тело метнулось вперед, стараясь протиснуться в верхнюю часть двери. Что-то инстинктивное, рвущее путы разума, заставило меня спустить курок; гром выстрела на мгновение сотряс стены барака, в отверстии появился свет зажженного фонаря, послышались отчаянные, обращенные к нам крики, но мы робко притихли, понимая их причину, и уже различали оглушительные вопли хозяина дома и истерические рыдания хозяйки над трупом Боби — противного, вечно ощеренного пса.

Альберто поехал в Ангостуру, чтобы все уладить, а мне пришлось, дожидаясь его, провести ночь под открытым небом, поскольку нельзя было просить приюта в доме, для обитателей которого мы были убийцами. В конце концов приют предоставил мне дорожный обходчик, и я устроился на открытой кухне рядом с мотоциклом и приятелем обходчика. В полночь я услышал шум дождя и встал, чтобы прикрыть мотоцикл брезентом, но перед этим, раздраженный колючей подушкой, решил включить зажигание, производя выхлопы, и тут мой товарищ по комнате проснулся, вскинулся, но, так ничего и не поняв, снова затих. Я угадывал очертания его тела, застывшего под одеялами, руку, сжимавшую нож, и почти неслышное дыхание. Учитывая опыт прошлой ночи, я решил не спать, боясь получить удар ножом, если только навязчивые миражи не были характерной особенностью здешних мест.

Вечером следующего дня мы прибыли в Сан-Карлос-де-Барилоче и устроились в помещении Национальной жандармерии, ожидая, пока баржа «Скромная Победа» не отбудет к чилийской границе.

Я — крылатое дерево на ветру…

Мы сидели на тюремной кухне, защищенные от бури, бушевавшей снаружи. Я словно читал и перечитывал письмо, которого попросту не могло быть. Так, без всякой видимой причины, разом рушились все мои мечты, связанные с возвращением в Мирамар. Мной овладела безмерная усталость, и я, как сквозь сон, слышал веселую болтовню бродяги-арестанта, который, пользуясь невежеством окружающих, как фокусник из цилиндра, вытаскивал на свет тысячу странных, экзотических историй. Я прислушивался к веренице горячих, живых фраз, пока все остальные склонились, ловя каждое слово, а передо мной, как в далеком тумане, маячил доктор-американец, с которым мы познакомились здесь, в Барилоче. Он сказал: «Уж коли вы решили куда-то добраться, то доберетесь — вы ребята именно из того теста. Но мне кажется, что вы останетесь в Мексике. Чудесная страна».

Вдруг мне показалось, что я уношусь в дальние страны, отрешившись от своих теперешних проблем. Мной овладело глубокое недовольство собой: оказалось, что даже это я не способен почувствовать. Я испугался и начал сочинять слезливое послание, но скоро остановился: продолжать было бессмысленно.

В окружавшей нас полутьме сновали призрачные фигуры, но «она» никак не хотела явиться. Я думал, что люблю ее — вплоть до момента, когда обнаружилась вся моя бесчувственность, и теперь должен был мысленно отвоевать ее. Я должен был бороться за нее, она принадлежала мне, мне, мне… на этом я уснул.

Неяркое солнце светило в тот день, когда нам предстояло покинуть аргентинскую землю. Погрузить мотоцикл на «Скромную Победу» оказалось делом нелегким, но благодаря нашему ангельскому терпению мы с этим справились. А спустить мотоцикл уж точно было не просто. И все же мы очутились на крохотном островке с помпезным названием Порт Благоденствия. Три, максимум четыре километра пути, и снова — водная преграда, на этот раз лагуна с грязно- зеленой водой, лагуна Фриас; небольшая водная прогулка, наконец таможня, а затем пост чилийской полиции по другую сторону горного хребта, который кажется значительно меньше, если в этих широтах смотреть с такой высоты.