|
А у какого-то очаровательного англичанина, не Бердслея, но вроде, такое изречение: «Я ложусь спать исключительно для того, чтобы видеть сны». Это он о снах на заказ, о тех снах, где подсказываешь. Ну, сон, снись! Снись, сон, так: телеграфные столбы — охрана, они сопутствуют. В корзине не мука, а золото (награбила у этих). Несу его тем. А под золотом, на самом дне, план расположения всех красных войск. Иду десятый день, уж скоро Дон. Телеграфные столбы сопутствуют. Телеграфные столбы ведут меня к —
— Ну, М<арина> И<вановна>, крепитесь! С полверсты осталось! __________ А руки у меня, действительно, до колен, особенно правая. Пот льется, щекоча виски. Все боковые волосы смочены. Не утираю: рука, железка корзины, повторный удар по ноге — одно. Расплетется — конец. Когда больно — нельзя заново. __________ Так или иначе — станция. __________ Станция. Станция. Серо и волнисто. Земля — как небо на батальных картинах. Издалека пугаюсь, спутника за руку. — Что?! N, с усмешкой: — Люди, Марина Ивановна, ждут посадки. Подходим ближе: мешочные холмы и волны, в промежутках вздохи, платки, спины. Мужчин почти нет: быт Революции, как всякий, ложится на женщину: тогда — снопами, сейчас мешками (Быт, это мешок: дырявый. И все равно несешь). Недоверчивые обороты голов в нашу сторону. — Господа! — Москву объели, деревню объедать пришли! — Ишь натаскали добра крестьянского! Я — N: — Отойдем! Он, смеясь: — Что вы, М<арина> И<вановна>, то ли будет! Холодею, в сознании: правоты — их и неправоты — своей. __________ Платформа живая. Ступить — некуда. И все новые подходят: один как другой, одна как другая. Не люди с мешками, — мешки на людях. (Мысленно, с ненавистью: вот он, хлеб!) И как это еще мужики отличают баб? Зипуны, кожухи… Морщины, овчины… Не мужики и не бабы: медведи: оно. __________ — Последние пришли, первые сядут. — Господа и в рай первые… — Погляди, сядут, а мы останемся… — Вторую неделю под небушком ночуем… У-у-у… __________ Посадка. Поезд. — Одновременно, как из-под земли: двенадцать с винтовками. Наши! В последнюю секунду пришли посадить. Сердце падает: Разин! — Что, товарищ, небось сробели? Ничего! Ся — адем! Безнадежно, я даже не двигаюсь. Не вагоны — завалы. А навстречу завалам вагонным — ревуще, вопиюще, взывающе и глаголюще — завалы платформенные. — Ребенка задавили! Ре — бенка! Ре — Лежачая волна — дыбом. Горизонталь — в стремительную и обезумевшую вертикаль. Лезут. Втаскивают. Вваливают. Вваливаются. Я — через всех — Разину: — Ну? Ну? — Ус — пеем, барышня! Не волнуйтесь! Вот мы их сейчас! — Ребята, осади, стрелять будем! Ответный рев толпы, щелк в воздух, удар в спину, не знаю где, не знаю что, глаза из ям, взлет… — А это что ж, а? Это что ж за птицы — за синицы? Штыка — ами? Крестьянского добра награбили да по живому человеку ступа — ать? — А спусти-ка их, ребята, и дело с концом! Пущай вольным воздухом продышатся! Поняла, что села и едем. (Все ли? Озирнуться нельзя.) Постепенное осознание: стою, одна нога есть. А другая, «очевидно», тоже есть, но где — не знаю. Потом найду. А гроза голосов растет. — Долго очень думать не приходится. |
