|
Иссохший цветок, — роза! Огненные глаза, гордая посадка головы, бывшая жестокая красавица. И все осталось, — только вот-вот рассыплется… Розовое платье, пышное и страшное, потому что ей 70 лет, розовый парадный чепец, крохотные туфельки. Под вострым каблучком тугая атласная подушка — розовая же — тяжелый, плотный, скрипучий атлас… И вот, под удар полночи — явление жениха ее внучки. Он немножко опоздал. Он элегантен, галантен, строен, — камзол, шпага…
Аля, перебивая: — О, Марина! — Смерть или Казанова! (Последнего знает по моим пьесам «Приключение» и «Феникс».) __________ — Алечка, какое должно быть последнее слово в «Бабушке»? Ее последнее слово, — вздох, вернее! — с которым она умирает? — Конечно — Любовь! — Верно, верно, совершенно верно, только я подумала: Амур. Объясняю ей понятие и воплощение: — Любовь — понятие, Амур — воплощение. Понятие — общее, круглое, воплощение — острие, вверх! все в одной точке. Понимаешь? — О, Марина, я поняла! — Тогда скажи мне пример. — Я боюсь, что это будет неверно. Оба слишком воздушны. — Ничего, ничего, говори. Если будет неверно, скажу. — Музыка — понятие, голос — воплощение. (Пауза.) И еще: доблесть — понятие, подвиг — воплощение. — Марина, как странно! Подвиг — понятие, герой — воплощение. __________ — Аля! Какая прекрасная вещь — сон! — Да, Марина, — и еще: бал! __________ — Аля! Моя мать всегда мечтала умереть внезапно: идти по улице и, вдруг, со строящегося дома — камень на голову! — готово. Аля, чуть позабавленно: — Нет, Марина, мне это не особенно нравится, камень… Вот если бы — все здание! __________ Аля, перед сном: — Марина! Желаю вам всего лучшего, что есть на свете. Может быть: что еще есть на свете… __________ Если эта зима пройдет, я действительно буду fort comme la mort — или просто morte — без fort — с e-muet на конце. __________ Гастрономические магазины сейчас похожи на витрины парикмахерских: все эти сыры — желе — пасхи ничуть не живее восковых кукол. Та же легкая жуть. __________ О, «Wahrheit und Dichtung»! И останавливаюсь, ибо в этом возгласе столько же восторга, сколько неудовлетворенности. Гёте захотел одновременно дать историю своей жизни и своего развития, и это у него не слилось. Целые места, точно вставленные — «hier gedenke ich mit Ehrfurcht eines gewissen X-Y-Z» — И так десятки страниц подряд. Если бы он вплел этих «treffliche Gelehrte» в свою жизнь, заставил бы их входить в комнату, двигаться, говорить, не получалось бы местами такой схематичности (нарочитости): вот человек вздумал отблагодарить всех, кто способствовал его развитию — и перечисляет. Не скучно, — все значительно, но сам Гёте как-то уходит, уже не видишь его черных глаз… Но зато — о Господи! — прогулки, мальчиком, по Франкфурту, — дружба с маленьким французом — история с художником и мышью — театр — отношения с отцом — Гретхен («Nicht küssen, s’ist was so gemeines, aber lieben, wenn‘s möglich ist!») — их ночные встречи в погребе — Гёте в Лейпциге — уроки танцев — Sesenheim — Фредерика — луна… О, когда я читала эту сцену с переодеванием, у меня сердце задрожало оттого, что это — Фредерика, а не я! Уют этого старого полукрестьянского дома — пастор — игры в фанты — чтения вслух… Я сегодня из-за всего этого никак не могла решиться встать с постели: так не хотелось жить! __________ О, как бы я воспитала Алю в XVIII веке! Какие туфли с пряжками. |
