— Хочется, хочется, хочется, хочется, — раскачивался негр. — Ну, дайте мне пятерку. Не будьте такими, это действительно далеко.

— Нет проблемы, — говорю я ему, — у нас машина, поедем туда вместе.

— Вы не верите мне, а? — продолжал негр. — Вы думаете, что я врун. Это некрасиво, особенно после того, что я спас вам автомобиль. Не следует так относиться к человеку в его день рождения. Вы плохие, плохие, плохие. У вас нет сердца.

И вдруг ни с того ни с сего он начал плакать.

Так мы оба стояли возле этого худого плачущего негра. Авихай сделал мне знак «нет», но я все-таки вытащил купюру в десять долларов у себя из сумочки на поясе.

— Вот, возьми, — сказал я негру и добавил, — мы сожалеем.

Хотя сам я не очень и понимал, о чем мы сожалели. Однако негр не соглашался притронуться к деньгам, только плакал и плакал. Потом он сказал нам, что мы назвали его вруном, что у нас нет сердца, и что так не относятся к демобилизованному солдату. Я попытался засунуть ему купюру в карман, но он не давал мне приблизиться к нему и все время отступал. В какой-то момент он начал как бы убегать такой медленной раскачивающейся походкой и с каждым шагом все больше ругался и плакал.

После того, как мы пообедали в том китайском ресторане, мы отправились посмотреть на Колокол свободы, который считается одним из главных символов американской истории. Простояв около трех часов в очереди, мы, наконец, подошли к нему и увидели какой-то невзрачный колокол, в который позвонил кто-то там известный после того, как американцы провозгласили независимость или что-то в этом роде.

Ночью в мотеле я и Авихай подсчитали деньги, которые остались у нас. Включая три тысячи долларов, которые мы надеялись получить за продажу автомобиля, у нас было почти пять тысяч. Я сказал ему, что не возражаю, если он оставит у себя все деньги, а мою часть вернет мне по возвращении в Израиль. Авихай сказал, что сначала продадим автомобиль, а там уж видно будет. Он остался в комнате смотреть какой-то детективный сериал, а я пошел в круглосуточный магазинчик напротив мотеля купить нам кофе.

Когда я вышел из магазина, увидел на небе огромную полную Луну.

Действительно огромную, в жизни такой не видел.

— Большая, а? — спросил у меня какой-то пуэрториканец, с красными глазами и фурункулами на лице, сидевший на ступеньках магазина. Он был одет в короткий ему тренировочный костюм с портретом Мадонны; его вены на сгибе локтя были все исколоты.

— Огромная, — ответил я. — Никогда не видел такой Луны.

— Самая большая в мире, — проговорил пуэрториканец и попытался встать, однако это ему не удалось.

— Хочешь купить ее? Для тебя — 20 долларов.

— Десять, — сказал я и протянул ему купюру.

— Знаешь, — улыбнулся он мне улыбкой от уха до уха, — пусть будет десять — ты мне кажешься хорошим парнем.

Последний рассказ — и все…

В ту ночь, когда черт пришел забирать его талант, он не спорил, не поднимал скандал: «Что честно — то честно», — сказал он, предложил черту круглую шоколадную конфету «Моцарт» и стакан лимонада.

— Было здорово, было просто клево, но сейчас пришло время, и вот ты здесь, и это твоя работа. Я не собираюсь делать тебе проблему из этого. Только, если это возможно, я бы хотел еще один маленький рассказик перед тем, как ты заберешь это у меня. Последний рассказ — и все. Так, чтобы у меня во рту как бы остался вкус.

Черт взглянул на серебристую обертку от конфеты и понял, что сделал ошибку, когда согласился съесть ее.