В лагере нас, разумеется, встретили сенсационной новостью: Борис сражался с торо!

— С кем? — не понял Колька.

— Торо — это по-испански бык, — объяснил брату Андрей.

— А вместо шпаги, — добавил капитан, — у Бориса была кисть. Жаль, плаща у нашего тореадора не оказалось.

Андрейка перебил отца:

— Вы только посмотрите, какой этюд бык написал!

— Надо это произведение сохранить, — посоветовал я, разглядывая следы шершавого языка на полотне. — Его написал первый в мире бык-живописец.

— И написал здорово — лучше Борьки, — поддержал меня Соломко. Зацепкин задумчиво посмотрел на этюд и ничего не ответил.

Ура! Угра!

Так мы кричали, когда, наконец, увидели Угру. Демина нам надоела. Мы ее называли заколдованной рекой. Плывешь, плывешь, попадается деревня. Спросишь у кого-нибудь на берегу, какая деревня видна.

— Жданово, — отвечают. Плывем дальше. Опять попадается деревня и опять сообщают нам:

— Жданово.

И на другой день то же самое. От Павлинова до Угры по суше тридцать километров, а по реке — километров сто двадцать: так здорово петляет Демина. Не взлюбили мы ее и за безрыбье. Хотя, по правде говоря, река была ни при чем, ее опустошили браконьеры.

А Угра — всем речкам речка! Вода в ней светлая: брось иголку на дно — легко найдешь. По берегам леса, песчаные косы и… соловьи. На болотистых безлесных берегах реки Демина мы их почти не слышали, а на Угре попали в соловьиное царство и совсем редко стали включать наш приемник «Турист».

Странный шест

Солнце осторожно выглянуло за лугами. Заискрились росою травы и цветы. Ожили в лесу разные птицы. Всю ночь они молчали, не смея состязаться с соловьями, а теперь не выдержали. И соловьи еще старательнее стали выводить свои серенады. Лесные солисты исполняли самые красивые мелодии. Эти мелодии они посвящали утру, солнцу. Ведь птицы поют с понятием. У них много разных песен, но самые звонкие и радостные — утренние песни. Давно проснулась река. Водная гладь вся в кругах и всплесках: играли легкомысленные плотвички, гонялся за добычей бесстрашный окунь, редко, но мощно взрывала тишину воды злая хозяйка реки щука.

«Дерзкая» и «Стремительная» медленно спускались вниз по течению. На «Дерзкой» вахту нес Андрейка. Колька и Соломко управляли парусом.

Ребята с первого дня потянулись к поэту. Слово Никиты стало для них законом.

Борода научил Кольку и Андрея вязать морские узлы, управлять кормовиком, «ловить» ветер, собирать коллекции бабочек и жуков, обрабатывать причудливые корни. Он же выдал юнгам по толстому блокноту и потребовал, чтобы они каждый день записывали в них свои впечатления и наблюдения. И, конечно, блокноты назывались не блокнотами или дневниками, а «судовыми журналами». Да и все вокруг ребят, благодаря богатейшей фантазии Соломко, становилось необычным. Деревни превращались в портовые города с причудливыми названиями, крутые берега — в скалы, сваи (остатки от мостов и старинных мельниц), подводные камни назывались рифами.

Мы сначала снисходительно посмеивались над Никитой и юнгами, а потом незаметно для себя переселились в их необыкновенный мир.

Одна Булька не понимала романтики. Сколько ни твердили ей, что стада коров — это не стада коров, а стада диких бизонов, Булька все равно с громким лаем гонялась за коровами. И «акул» Булька не боялась. Возьмет и в «самый опасный» момент выпрыгнет из лодки и спокойно плывет по «морю» — и никакой ей «шторм» нипочем.