– В самом деле? О чем?

Забавно, но генералу по душе такой ход с ходатайством. В нем нуждаются, стало быть, он, генерал, еще зачем-то нужен. Он поднимает бровь, вопрошая и подбадривая. Лейтенант Прадель – рядом с Альбером, – кажется, напряженно выпрямляется и затвердевает, словно изменился сплав металла, из которого он отлит.

– Господин генерал, я хочу ходатайствовать о расследовании.

– Ах, вот те на! Расследование! И по какому поводу, черт побери?

Потому что хоть генерал и любит ходатайства, он терпеть не может расследований. Типичный военный.

– Это касается двух солдат.

– И что же эти солдаты?

– Они погибли, господин генерал. И было бы неплохо узнать, как именно.

Морье хмурится. Ему не нравятся подозрительные смерти. На войне нужна недвусмысленная, героическая и неопровержимая смерть, кстати, по той же причине раненых терпят, но на самом деле не любят.

– Погодите-погодите… – блеет Морье. – Прежде всего, кто эти парни?

– Рядовой Гастон Гризонье и рядовой Луи Терье. Господин генерал, мы бы хотели знать, как они умерли.

Это «мы» звучит чертовски нагло, у Альбера так вышло само собой. В конце концов, у него есть кое-что в запасе.

Морье взглядом вопрошает Праделя.

– Господин генерал, это те двое, что пропали без вести на высоте сто тринадцать, – отвечает лейтенант.

Альбер ошарашен.

Он ведь видел их на поле боя – мертвых, конечно, но целых, он даже перевернул того, что старше, и прекрасно разглядел два пулевых отверстия.

– Это невозможно…

– Господи боже, вам ведь сказали, что они пропали без вести! А, Прадель? – резко бросает Морье.

– Пропали, господин генерал! Точно так.

– Так вот, – изрыгает старший по званию, – не будете же вы доставать нас этими без вести пропавшими, а?!

Это не вопрос, это приказ. Он разъярен.

– Что это еще за чушь! – ворчит Морье себе под нос. Но ему все же необходима поддержка. – А, Прадель? – вдруг спрашивает он.

Генерал берет лейтенанта в свидетели.

– Так точно, господин генерал! Не стоит доставать нас этими без вести пропавшими!

– Вот! – заключает генерал, переводя взгляд на Альбера.

Прадель тоже смотрит на Майяра. Неужто по лицу этого ублюдка ползет тень улыбки?

Альбер капитулирует. Сейчас ему хочется лишь одного: чтобы кончилась война и он поскорее вернулся в Париж. Целым-невредимым, если возможно. Он вдруг вспоминает об Эдуаре. Он быстро салютует старому хрычу (он не только не щелкнул каблуками, но едва не приложил согнутый указательный палец к виску, будто рабочий, который, закончив смену, спешит домой), избегая встретиться взглядом с лейтенантом, и вот он уже несется по коридорам, охваченный скверным предчувствием, какие могут возникнуть лишь у родителей.

Совсем запыхавшись, он с размаху распахивает дверь в палату.

Эдуар лежит в той же позе, но, заслышав шаги Альбера, он просыпается. Пальцем указывает на окно рядом с кроватью. В палате и вправду воняет так, что кружится голова. Альбер приоткрывает окно. Эдуар не отрывает от него глаз. Раненый настаивает: шире, делает знак: нет, притвори, чуть шире, Альбер, повинуясь, шире открывает створку, и когда до него доходит, в чем дело, уже слишком поздно. Эдуар пытается шевелить языком, а вместо этого издает какое-то урчание; теперь он видит себя в стекле.

Взрывом снаряда ему снесло всю нижнюю челюсть; ниже носа пустота, видны горло, гортань, нёбо и верхние зубы, ниже только месиво ярко-красной плоти, а в глубине нечто напоминающее голосовые связки, языка нет, есть лишь алое влажное отверстие пищевода…

Эдуару Перикуру двадцать три года.