Хоть я и мешала ее мечте осуществиться, мать обещала мне мир. Рассказывала о больших и ярких городах и огромных билбордах, на которых, как она думала, должны быть ее изображения.

Как то ранним утром, после очередных рассказов о мире накануне вечером, я увидела через толстые металлические балясины на лестнице, как мама катит чемодан к двери по устланному ковром фойе. Она накрасилась и уложилась феном. Наверное, вылила себе на голову половину баллончика с лаком. Переступив порог, она обернулась посмотреть последний раз на красиво обставленную гостиную. Закрыла за собой дверь и, наверное, с облегчением прислонилась к ней по ту сторону, улыбаясь так, словно получила путевку в рай.

Я не плакала. Просто спустилась на цыпочках в гостиную, стараясь запомнить лицо мамы, ее слова и поступки. Я хотела помнить все: наши игры, беседы, объятия. Даже тогда я сообразила: жизнь меняется. В окно гостиной я видела, как мама садится в машину. Глядя на подъездную дорожку, я осознала, что мама всегда была ненадежной. Отец, может, и боялся уехать из родного города, где у него была потрясающая работа, зато он, черт побери, надежен.

Миссис Гаррет осторожно касается кончиков моих волос.

– Если выкрасить голову розовой пищевой краской, это не изменит случившегося.

Забавно она высказалась.

– Я покрасила волосы не потому, что ваш сын истек кровью у меня на глазах, – резко говорю я, вспомнив, как сильно напомнила кровь стекающая в раковину насыщенно розовая краска.

Отталкиваю ее руку. Да, мои слова грубы, но кто она такая, чтобы судить меня?

Переваривая услышанное, миссис Гаррет, должно быть, представляет изувеченное тело Кертиса, с которым я два часа просидела в машине, прежде чем прибыла помощь. Я безуспешно пыталась порвать его ремень безопасности. От удара металл погнуло так, что я не могла пошевелить руками. Я закричала, когда кожу мне распороло зазубренными краями. Мой возлюбленный сидел неподвижно, не издавая ни звука, а я кричала на него, на машину, на все мироздание.

Свет померк, когда Кертис побледнел и обмяк. Сегодня я благодарна, что потеряла тогда сознание, и мне не пришлось смотреть на то, что больше не было моим возлюбленным, в тщетной надежде на чудо.

Миссис Гаррет, тихонько вздохнув, заводит мотор и трогается с места.

– Я понимаю, тебе больно, Молли… как никто другой, понимаю. Я пытаюсь жить дальше, но ты губишь себя из за того, что никак не могла предотвратить.

Сбитая с толку, я принимаюсь сосредоточенно водить по ручке на дверце.

– Не могла предотвратить? Я вела машину! – Как наяву слышу скрежет металла. – Его жизнь была в моих руках, и я его убила.

Кертис воплощал жизнь, от него исходили свет и тепло, он любил все на свете. Мог радоваться даже самым простым и незатейливым вещам. Мы были совсем не похожи: я относилась ко всему намного циничней, особенно после ухода мамы. Однако Кертис всегда меня слушал, всякий раз, как я сдуру совершала очередную ошибку. На свой день рождения он помогал моему отцу прибираться в маминой мастерской – я тогда расплескала черную краску по драгоценным полотнам. И Кертис не спрашивал, почему я так часто желала матери сдохнуть.

Он не осуждал меня, помогал держаться. Без него я бы расклеилась. Я всегда думала, что только благодаря ему сумею окончить колледж и завести друзей в новом городе. Мне трудно скрывать от людей, что я о них думаю, и потому друзья для меня – редкость. Кертис заверял: это нормально, просто я болезненно честный человек, и роль лжеца в наших отношениях на себя возьмет он. Кертис притворялся своим среди мажориков из школы. Он был милым, его все любили, я же была его «плюс один». Однако нас привыкли видеть вместе, и постепенно люди привыкли и к моему поведению. Чары Кертиса все компенсировали. Он стал для меня единственным светлым моментом в жизни.