Норма согласилась.

– Малышка до сих пор встречается с этим парнем с инициалами, как там его зовут-то?

– Не знаю, не спрашивала, – сказала Норма и добавила: – Джей-Си.

– Что-то он мне показался не очень.

– Ну, ей нравится, и это главное. Наверняка знаю только одно: она приезжает, и я намерена из себя выпрыгнуть, лишь бы она почувствовала, что у нее в этом мире есть любящая семья. У нее нет родственников, только я и тетя Элнер. Ей, наверно, очень одиноко. У меня просто сердце разрывалось все те годы, что она моталась из города в город как неприкаянная и некому было о ней позаботиться. А вдруг она и впрямь заболеет, Мак? Кто за ней будет ухаживать?

– Мы, дорогая, мы ей это говорили, и, должно быть, она поверила, иначе бы не позвонила.

Норма вытащила салфетку из красного пластикового держателя и высморкалась.

– Ты думаешь?

– Ну конечно. И незачем плакать по этому поводу.

– И сама знаю, просто разволновалась от радости. Она нам доверяет.

– Да, мне тоже так кажется. Она тебе не намекнула, когда собирается приехать?

– Нет, думаю, завтра или послезавтра. Хочешь еще кофе?

– Подлей немного.

Вдруг Норма охнула:

– Боже!

– Что такое? – испугался Мак.

– Только что поняла, ведь я не знаю, кофе она пьет или чай. И что ест на завтрак. Нужно купить все, на всякий случай, чтоб было. Как считаешь, пойти заказать торт в пекарне или лучше мне самой испечь?

– Да все равно.

– У Эдны торты великолепные. В смысле, совсем как домашние… Но не знаю, вдруг ей станет обидно, что я купила, а не соизволила сама для нее испечь.

– Дорогая, торт есть торт. Как она узнает, ты его спекла или Эдна Бантц?

– Коробку увидит.

– Так вытащи его из коробки и поставь на блюдо. По мне, так они все на один вкус.

– Тебе, может, и на один, но не забывай, что ее бабушка с дедушкой были владельцами этой пекарни до Эдны, она почувствует. Нет, ты прав, сама испеку. Господи, это меньшее, что я могу для нее сделать. Нет, правда. А в какую комнату поселим ее? Может, нашу отдать? Она самая уютная.

– Нет, дорогая. Она не захочет. Давай поселим ее наверху, где Линда жила. Там ей будет поспокойней.

– Да, там тише всего. Схожу потом наверх, проверю, все ли в порядке, постель и прочее. Надо постирать занавески и почистить ковер. Слава богу, я на сегодня записана к парикмахеру. – Она оглядела Мака. – Тебе тоже не мешало бы сходить к Эду постричься.

– Да ну, Норма, какая ей разница, стригся я или нет.

– Зато мне есть разница. А то опозорим ее, заявимся в аэропорт как два Элмера Фадда.[1]

Мак засмеялся.

– Я не шучу, Мак, она привыкла к окружению утонченных нью-йоркцев.

– Ну, видно, придется мне помыть машину. Без шуток.

Норма обратила на Мака взгляд, полный боли.

– Ну почему ты не дал мне покрасить дом? Я так хотела!

– Ну, Норма, успокойся. Она же просила не разводить суеты.

– Да, но что я могу с собой поделать. До сих пор не верится. Только представь, после стольких лет Малышка вернется домой!

Похмелье

Нью-Йорк

1 апреля 1973

Дена Нордстром открыла глаза и три-четыре секунды соображала, кто она и где находится. Затем ее тело оповестило мозг о своем состоянии. И, как водится после таких ночей, как прошлая, первой оказалась весть об ослепляющей, пронзительной головной боли, за нею последовала волна тошноты, а потом бросило в холодный пот.