Он не мог самостоятельно мочиться — требовалась моя помощь. Устроившись рядышком с ним, точно старый друг, я обнимал его за плечи, поддерживая в сидячем положении. Чтобы скрыть унижение, он жмурил глаза. Точно так же он жмурился позднее, когда я его мыл. Я очищал его тело планомерно, участок за участком, точно мы оба были машинами. Впрочем, когда-когда, а в тот момент в наших действиях не было ничего машинального.

Я с ним не разговаривал. Даже о том, что интересовало доктора Нгему, хотя я тоже хотел бы услышать, что он ответит. Лишь однажды я обронил несколько слов, наклонившись к самому его уху.

— Техого, я же тебе сказал, что не ты мой враг, — проговорил я. — Разве я стал бы так ухаживать за врагом?

Солдат резко вскинул голову: какой, дескать, вредоносной информацией тут исподтишка обмениваются? Но в лице Техого не дрогнул ни один мускул. Он не желал ничего мне открывать.

Тот вечер я впоследствии стал называть про себя последним, прощальным. Но протекал он по обычному распорядку. Ничто в нем не было отмечено печатью рока, и потому вспомнить его подробности совершенно невозможно. Вечер ничем не отличался от множества прочих вечеров — от всех вечеров, которые я проводил в больнице, попусту тратя свою жизнь. Помню лишь, что дежурство меня измотало; измотало диспропорционально, слишком сильно по сравнению с затраченной на него энергией. Поэтому, сдав смену Лоуренсу, я не стал задерживаться в главном корпусе. В конце концов, тревожиться было не о чем. Наутро я отвезу Техого в другую больницу.

— У вас все готово к завтрашнему дню, Фрэнк? — бодро поинтересовался Лоуренс.

— К завтрашнему?.. Увы, Лоуренс, я не смогу участвовать в выезде. Мне нужно везти Техого.

— Именно завтра? Почему? Разве он не может денек подождать?

— Нет. Мне очень жаль, но ничего не получится.

— Да-да, разумеется. Разумеется. Не берите в голову. Я вообще-то и не рассчитывал, что вы пожелаете участвовать.

Были ли сказаны именно эти фразы? Да и говорили ли мы вообще об этом? Не знаю. Возможно, я что-то домыслил задним числом. Неприятно, что после всех глубокомысленных фраз финальные реплики растворились в тумане банальностей.

Итак, я помню — или внушил себе, будто помню, — что в последний раз, когда я видел Лоуренса, он немного дулся, точно капризный ребенок. Делал вид, что ничуть не задет, а сам изнывал, вновь уязвленный в самое сердце. Я опять его подвел — оправдал его худшие предчувствия. Выходя в коридор, я крикнул ему:

— Доброй ночи, Лоуренс!

Но он точно и не услышал — демонстративно деловито рылся в шкафу с бинтами. В пустом коридоре его имя отдалось тихим, зловещим эхом.

Наутро он исчез. Вместе с солдатом и Техого. Унесли даже кровать, чтобы не терять время на возню с наручниками.

XVIII

Я встал очень рано, по будильнику. Когда я вышел на улицу, едва-едва рассвело. Ступив на тропинку, я увидел в тусклом утреннем свете, что у главного входа суетятся люди.

Доктор Нгема встретила меня в дверях. Ее лицо застыло, как деревянная маска; губы не слушались. Сделав над собой усилие, она выговорила:

— Исчезли. Они исчезли.

— Кто? О ком вы?

Ответ я знал наперед, но, лишь войдя в опустевшую палату, уяснил, что именно стряслось. Да и то не сразу — долго стоял и созерцал пустой, прямоугольный, выделявшийся своей относительной чистотой участок пола, словно шифрованное письмо, которое я со временем разгадаю.

Через несколько минут я присоединился к тем, кто бесцельно бродил по коридорам. В наших передвижениях не было ни горячечной суетливости, ни целенаправленности.