|
Сидония сказала это с некоторой грустью, к которой примешивалось восхищение. – Однако вернемся к господину де Сафре… Он как будто встретил вас на балу актрис, вы были в домино; он даже повинился передо мной, что довольно нахально пригласил вас поужинать с ним… Это верно? Рене была поражена. – Совершенно верно, – тихо ответила она, – но кто же мог ему сказать?.. – Погодите, он утверждает, будто узнал вас позднее, когда вас уже не было в зале; он вспомнил, что вы ушли под руку с Максимом… С тех пор он в вас безумно влюблен. Уж очень его за сердце схватило, каприз, понимаете… Он заходил ко мне и умолял извиниться за него перед вами… – Хорошо, скажите ему, что я его прощаю, – небрежно перебила Рене. Потом она продолжала, вспомнив про свое горе: – Ах, милая Сидония, я совсем измучилась. Мне дозарезу нужны завтра к утру пятьдесят тысяч франков. Я зашла посоветоваться с вами. Вы как то говорили мне, что знаете людей, у которых можно занять денег. Маклерша, обидевшись, что невестка так резко прервала ее рассказ, ответила не сразу: – Да, разумеется; только прежде всего я вам советую попытаться занять у друзей… Я, на вашем месте, знала бы, что делать… Я просто напросто обратилась бы к господину де Сафре. Рене принужденно улыбнулась. – Нет, – возразила она, – это было бы неприлично, раз вы утверждаете, что он в меня влюблен. Старуха пристально посмотрела на Рене; потом ее поблекшее лицо расплылось в умиленно жалостливой улыбке. – Дорогая моя! Бедняжка! – прошептала она. – Вы плакали, не отрицайте, я вижу по вашим глазам. Будьте же сильной, примиритесь с жизненной необходимостью… предоставьте мне устроить это дело, хорошо? Рене встала, ломая себе пальцы так, что затрещали перчатки. Она продолжала стоять, потрясенная происходившей в ней жестокой внутренней борьбой. Губы ее приоткрылись, быть может, у нее готово было вырваться согласие. В эту минуту в соседней комнате раздался звонок. Сидония быстро вышла, оставив приоткрытой дверь, в которую виден был двойной ряд роялей. Рене услышала мужские шаги и заглушенные голоса. Она машинально подошла к стене, чтобы разглядеть поближе желтое пятно от матраца. Это пятно тревожило, смущало ее. Забыв обо всем, о Максиме, о пятидесяти тысячах, о Сафре, она в раздумье подошла к кровати. Раньше было лучше, когда кровать стояла на прежнем месте, – право, у некоторых женщин совсем нет вкуса: ведь, несомненно, когда лежишь здесь, то свет ударяет прямо в глаза. И вдруг в ее воспоминаниях смутно встал образ незнакомца с набережной Сен Поль, ее роман в двух свиданиях, мимолетная страсть, которой она насладилась на том, прежнем, месте. От нее осталась лишь эта полоса на обоях. Тогда Рене сделалось не по себе в этой комнате; продолжавшееся жужжание голосов за стеной раздражало ее. Наконец Сидония вернулась, осторожно открыв и снова притворив дверь, делая знаки говорить тише. Потом шепнула на ухо Рене: – Знаете, все прекрасно складывается, ведь это пришел господин де Сафре. – Вы, надеюсь, не говорили ему, что я здесь? – спросила с беспокойством Рене. Маклерша притворилась удивленной и наивно произнесла: – Конечно, сказала… он ждет, чтобы я предложила ему войти. О пятидесяти тысячах франков я, разумеется, ни словом не заикнулась… Рене побледнела и выпрямилась, точно от удара хлыстом. Беспредельная гордость прихлынула к сердцу. Стук сапог в соседней комнате, показавшийся ей еще более грубым, вывел ее из себя. – Я ухожу, – произнесла она отрывисто. – Откройте дверь. Сидония попробовала улыбнуться. – Не будьте ребенком… Не могу же я отказать этому человеку после того, как сказала, что вы здесь… Право, вы меня компрометируете… Но Рене уже спустилась с маленькой лестницы и повторяла, стоя перед запертой дверью лавки: – Откройте же, откройте мне дверь. |
