|
Она добавила, что подпишет на следующий день акт о передаче прав, и, если ей действительно грозит разорение, пусть это будет возмездием за ее проступки. Максим слушал и, хихикая, глядел на нее исподлобья; потом сказал вполголоса: – Так, так… И, положив руку на плечо Рене, добавил громче: – Дорогая моя, я тебе очень благодарен, но я знал всю эту историю… Эх ты, простая душа! Он снова сделал вид, будто собирается уйти. Его подмывало все ей рассказать. Ее похвалы мужу вывели его из себя, и он забыл свое решение ничего не говорить, чтобы избежать неприятностей. – Как! Что ты хочешь сказать? – спросила она. – Э! Отец здорово тебя дурачит, ей богу… Мне, право, жаль тебя; ты такая простушка! И он рассказал ей все, что слышал у Лауры, рассказал подло, низко, с затаенной радостью углубляясь во все эти мерзости. Ему казалось, что он мстит за какую то неопределенную обиду, неизвестно кем ему нанесенную. Со свойственным ему темпераментом продажной девки он передал ей весь гнусный разговор, подслушанный под дверью. Он беспощадно сообщил Рене обо всем – и о деньгах, которые муж давал ей взаймы под ростовщические проценты, и о тех, что собирался у нее украсть при помощи глупых небылиц. Рене слушала, сжав губы, страшно бледная. Она стояла у камина и, слегка опустив голову, смотрела на огонь. Сквозь ночную сорочку, которую согрел Максим, белело неподвижное, точно изваянное тело. – Я все это рассказываю, – добавил в заключение Максим, – чтобы ты не позволила себя одурачить… Но сердиться на отца не стоит, – он не злой человек, хотя у него, конечно, есть недостатки, как у всех людей. Итак, до завтра. Максим шагнул к двери. Рене остановила его резким движением. – Останься! – крикнула она повелительно. Она обхватила его, притянула вплотную, почти посадила к себе на колени и, целуя в губы, говорила: – Ну вот, теперь нам нечего стесняться, это просто глупо… Знаешь, ведь со вчерашнего дня, после того как ты хотел со мной порвать, я хожу сама не своя, точно дурочка. Нынче на балу у меня перед глазами стоял какой то туман. Пойми, я больше не могу обойтись без тебя; если ты уйдешь, у меня ничего не останется… Не смейся, я говорю то, что чувствую. Рене смотрела на него с бесконечной любовью, точно давно не видела его. – Ты прав, я действительно была простушкой, твой отец мог сегодня внушить мне все, что угодно. Почем я знала! Когда он рассказывал эту басню, я ничего не соображала, слышала только какое то гуденье и была так подавлена, что он мог, если бы захотел, заставить меня на коленях подписать его бумажонки. А я то вообразила… Мучилась, раскаивалась… Надо же, право, до такой степени поглупеть!.. Рене расхохоталась, в ее глазах загорелись искорки безумия. – Разве мы делаем что нибудь плохое? – продолжала она, еще крепче прижимаясь к Максиму. – Мы любим друг друга, мы развлекаемся по своему. Разве все не поступают точно так же?.. Смотри, твой отец не стесняется. Он любит деньги и пользуется любой возможностью нажиться. Прекрасно, мне это развязывает руки… Прежде всего я ничего не подпишу, а ты будешь приходить ко мне каждый вечер. Я боялась, что ты не захочешь после того, что я тебе сказала… Но раз тебе все равно… К тому же ты сам понимаешь, что теперь моя дверь будет для него закрыта. Рене встала, зажгла ночник. Максим колебался, он был в отчаянии. Он понял, что сделал глупость, и жестоко ругал себя за излишнюю болтливость. Как сообщить теперь о женитьбе! Он сам виноват, ведь он окончательно порвал с Рене, – значит, не следовало подниматься к ней в комнату, а тем паче доказывать ей, что муж собирается ее обмануть. Он не знал, какое чувство руководило им, и это еще более сердило его. Но если у него и мелькнула на мгновение мысль повторить грубость и уйти, то, увидев, как Рене сбросила туфли, он не сумел преодолеть малодушия. |
