— Боже мой! — пробормотал доктор. — Как считает Форестер, от чего он умер?

— Сердечная недостаточность. Совершенно неожиданный приступ.

— Немыслимо! Я могу поклясться, что сердце у этого человека было, как у быка. Однако есть еще кое-что, ставящее меня в тупик, мистер Гревилль. Если смерть, как утверждает Форестер, наступила от сердечной недостаточности, то кто послал мне вот это?

Он протянул через стол телеграфный бланк. С нарастающим замешательством я прочел:

«Сэр Лайонел Бартон страдает от каталепсии. Пожалуйста, приезжайте первым же поездом и привезите противоядие, если у вас еще осталось».

Я уставился на Петри.

— Никто из нашего лагеря этого не посылал.

— Что?!

— Уверяю вас. Ни один человек из нашего отряда не мог послать такой телеграммы.

Я перевернул листок и взглянул на штамп. Она была отправлена нынешним утром и вручена адресату в шесть вечера. В полнейшем изумлении я принялся перечитывать ее вслух, но до конца дочитать не успел — меня прервал донесшийся со двора крик. Он был негромок, но в нем звучала какая-то сверхъестественная жуть, и это меня удивило. Но куда больше поразила меня реакция доктора Петри: он вскочил, будто в комнате раздался выстрел, и прыгнул к открытому окну.

— Что это? — воскликнул я.

Крик не был похож ни на что из того, с чем мне приходилось сталкиваться в этой стране, где продавцы фиников, лимонада, воды — да любых товаров — имели каждый свою песню. Порой странную, но уж никак не жуткую.

Петри с побледневшим лицом повернулся ко мне.

— Я не слышал этого уже десять лет, — пробормотал он, — и надеялся, что никогда больше не услышу.

— Что именно?

— Сигнал, которым пользуется группа бирманских фанатиков. Нам они известны, как дакойты.

— Дакойты? Но дакойты в Бирме давным-давно вымерли!

Петри засмеялся.

— Именно такое утверждение я обнародовал двенадцать лет назад. И ошибся. А сейчас получил тому еще одно подтверждение. Во дворе кричал вовсе не призрак.

И вдруг до меня дошло, до какой степени он потрясен. Доктор отнюдь не принадлежал к нервным людям, и его реакция на инцидент, который мне показался совершеннейшим пустяком, свидетельствовала о том, что дело серьезно.

— Боже мой, я снова ошибся, — простонал он, возвращаясь к своему креслу. — Опять ошибся.

Дверь внезапно распахнулась, и в кабинет вошла женщина. Точнее, вбежала.

Мне приходилось слышать в мужском клубе восторженные разговоры о красоте супруги доктора Петри, но выбранный ею образ жизни был настолько уединенным, что увидел ее я впервые. И понял: все восторги в ее адрес лишь в малой степени отражали действительность. За всю свою жизнь мне не доводилось видеть женщины прекраснее. Не стану даже пытаться ее описать — в человеческом языке попросту отсутствуют необходимые для этого слова. Моего присутствия она даже не заметила, и я невольно подумал в чисто мужском недоумении: интересно, какими мистическими цепями удалось доктору Петри удержать это нереально прелестное создание?

Она подбежала к нему, и он обнял ее.

— Ты слышал? — прошептала она. — Ты слышал это!

— Я знаю, о чем ты думаешь, дорогая, — проговорил доктор. — Да, я слышал. Но ведь это невозможно.

Он перевел взгляд на меня, и его жена, казалось, впервые осознала мое присутствие.

— Это мистер Шан Гревилль, — представил меня Петри.