— А это еще зачем? — обрадоваться появлению такого гостя было невозможно. Анатолий смотрел на него с отвращением.

— А он, понимаешь ли… — Демин, никогда не чувствовавший себя виноватым, заговорил витиеватей. — Он тут у вас, понимаешь ли, золотодобычу ведет. Иду я мимо, а он рожу на меня… На роже написано: нашел! Довольная-предовольная. Не хочешь, да позавидуешь.

— Не пойму.

— Контейнеры тут у вас во дворе шурудит. Санитар-приискатель. Самородки выуживает. И неплохо живет. Посмотри ты на него. Очень даже неплохо.

— Удружил…

— Ну, а как было не показать его… Посмотрим. Или шкуру с него сдерем, или пятки поджарим, или еще чего придумаем. Нельзя же было упускать такую личность.

Старик, склонив голову набок, на правое плечо, лаская мехом воротника щеку, продолжал счастливо щериться. Это была и не улыбка, и не оскал, а какой-то странный зигзаг на лице, какой-то невинно-порочный, отталкивающий и одновременно притягивающий, перекосивший лицо так, что одна его половина имела страдальчески-беззащитное выражение, как бы говорившее, что человек этот еще не окончательно погиб, а на другой, дергающейся, торжествовал, ухмыляясь и подмигивая, порок.

— Из общежития поперли тебя? — спросил Анатолий с мукой: вот и ворвался в его укрытие буйный ветер, вот и выбросил его в улицу, где потребуются силы вдесятеро больше того, что у него осталось.

— Поперли.

— Правильно сделали. Тебя гнать мало, тебя на березе надо вздернуть.

Старик принял полную покорность судьбе и сказал, пришамкивая:

— А я тут рядом живу.

— Квартиру купил?

Старик хохотнул и оставил рот открытым. Анатолий содрогнулся: за те три или четыре месяца, что они не виделись, старик, как семечки, выщелкал остатки своих зубов, только по углам рта торчали развалины двух клыков. «А ведь ему все нипочем, — с завистью подумал Анатолий. — Ни угрызений, ни уныния, ни заботы о завтрашнем дне — ничего.. Что же это — бесстрашие теперь такое перед сломной жизнью, инстинкт самосохранения или слепое и глухое вырождение без всякого чувства вины и жалости к себе? Нет, что это такое? Когда бы не он — не случилось бы, наверное, случившегося со Светкой, не случилось бы потом с Тамарой Ивановной… А он стоит теперь как ни в чем не бывало и лыбится, встрече рад, друг-товарищ…

— Демин, — попросил с последней мукой Анатолий, — убери ты эту образину отсюда. Убери, не могу я его видеть. Я всерьез говорю. Не могу.

А через полчаса сидели втроем за кухонным столом и пили чай. К чаю стояла опорожненная наполовину, доставленная Деминым для оживления Анатолия, бутылка коньяка. Демин, размахивая руками, вскакивая и усаживаясь, недовольно озирая тесную кухонку, разглагольствовал, обращаясь к старику:

— Ты, конечно, тварь, букашка-козявка, но ты загадка. Тебя это… препарировать надо и заспиртовать… — Старик согласно кивал головой. — Чтобы и через сто лет люди смотрели и морщились: экая бесстыжая бестия! Чтобы до тебя доразвиваться, чтобы, значит, тобой оказаться, такой рожей, как ты, человеку требуется целая историческая эпоха. А ты… вот он ты, как тут и был. А ведь мы тебя так скоро и не ждали… Не подготовились.

Старик слушал, усмехаясь, кивая, поглядывая на недопитый коньяк. Демин заставил его помыть  голову в трех водах и в пяти водах с хозяйственным мылом лицо, и старик преобразился, на голове обнаружились желтые седые волосы, будто он их чем-то, какой-то гадостью, травил да недотравил, а на лице за желтыми же зарослями зарумянилась надраенная кожа. Рвань из нескольких рубах валялась у порога, старику был выдан черный, тоже повидавший виды, с дырами в подмышках, свитер Анатолия. Натянув свитер на себя, старик все пробовал его на ощупь, удивляясь первозданной мягкости материи.