— Ева, — сказал Жак, — мы вернулись в Аржантон; вы опять живете в том маленьком домике, который, по вашим словам, вам дороже всего на свете. Вы дали мне обещание. Вы готовы сдержать его?

— Готова.

— Целиком и полностью?

— Целиком и полностью.

— Вы позволили мне продать ваш дом на улице Прованс.

— Да.

— Я продал его.

— Вы хорошо сделали, мой друг.

— Вы позволили мне продать все, что в нем было.

— Да.

— Я все продал.

Жак помолчал.

— Вы не спрашиваете, какую сумму я выручил.

— Это не важно! — сказала Ева. — Ведь я уже распорядилась этими деньгами.

— Да, они предназначены для строительства больницы. Но вы оставались должны за этот дом еще сорок тысяч франков.

— Это правда.

— После уплаты этих сорока тысяч франков остается девяносто тысяч франков. Этого не хватит, чтобы построить больницу на сорок мест.

— Но у меня есть имущество помимо этого дома.

— Я вот о чем подумал: есть еще замок Шазле, с ним у вас связаны лишь мрачные воспоминания; однажды вечером, собираясь на бал, ваша мать сгорела в нем заживо.

Ева протянула руку, словно прося Жака не напоминать ей об этом.

— Как вы мне говорили, все время, что вы жили в нем, вы оплакивали нашу разлуку.

— Клянусь вам, это правда!

— После того как мы осуществим все наши планы, у вас едва достанет денег, чтобы сводить концы с концами. Этот замок не жилище затворницы, этот замок — жилище не просто светской дамы, но целого семейства. Вам одной там было бы не по себе.

Ева вздрогнула.

— Я нигде не хочу жить одна, — сказала она, — я хочу остаться подле вас, с вами.

— Ева!

— Я обещала, что не буду говорить вам о любви, я повторяю это. Делайте с замком Шазле что хотите.

— Мы заберем оттуда портрет вашей матери, и где бы вы ни жили, портрет всегда будет висеть у вас в спальне.

Ева схватила руку Жака и поцеловала прежде, чем он успел ее отдернуть.

— Это в знак признательности, — сказала она, — это не в знак любви. Разве мы не уговорились, что я должна не только раскаяться, но и искупить свою вину?

— Но все же рано или поздно нам придется расстаться, Ева.

Ева посмотрела на него со страхом и смирением.

— Я покину вас, Жак, только если вы меня прогоните. Когда я вам надоем, вы скажете мне: «Уходи» — и я уйду. Только найдите меня или пошлите кого-нибудь меня искать, это будет нетрудно, мой труп будет недалеко. Но зачем вам меня прогонять?

— Быть может, я когда-нибудь женюсь, — сказал Жак.

— Разве я не предусмотрела все, даже это? — сказала Ева сдавленным голосом. — Разве мы не уговорились, что, если ваша жена согласится, чтобы я осталась в доме, я буду дамой-компаньонкой, буду ей читать, буду ее горничной. Пусть она решает, и я упрошу ее оставить меня в доме.

— Вернемся к замку вашего отца. Так вы не видите препятствий к тому, чтобы разместить в нем приют? Он уже построен, и если мы продадим мебель, то, без сомнения, выручим довольно, чтобы открыть ренту. Мне говорили, там есть ценные картины: Рафаэль, Леонардо да Винчи, три или четыре полотна Клода Лоррена; у людей снова появляется вкус к роскоши, тяга к искусствам, и мы запросто получим триста или четыреста тысяч франков только за коллекцию картин.

— Я слышала от отца, что у него есть картина Хоббемы, за которую ему предлагали сорок тысяч франков, два или три очаровательных Мириса и Рёйсдаля, равного которому нет даже в голландских музеях.