Изменить размер шрифта - +
От деда братья унаследовали те странные книги, которые Бартоломей любил едва ли не больше, чем своих больных зверей, и по меньшей мере раз в неделю доставал с отцом из сундука. Они служили в семье напоминанием о славных, кровавых временах, когда их имя еще что-то значило. Но эти времена давно прошли, а Иоганн Куизль превратился в развалину. Люди уже насмехались у него за спиной и больше его не боялись – худшее, что может случиться с палачом.

Без страха палач превращался в пустое место.

Вот и теперь Якоб видел в глазах многих зрителей неприязнь; люди с презрением смотрели на дрожащего, потного пьяницу. В душе нарастал страх. Уже дважды отец чуть не провалил казнь. В третий раз ему не дадут спуску. Неумелого палача самого могли вздернуть или забить камнями.

А порой и всю его семью.

– Ну, берись за дело, Куизль! – крикнул Корбиниан Бертхольд, толстый пекарь; Якоб и Бартоломей иногда дрались с его сыном Михаэлем.

Бертхольд показал сначала на дрожащего, бормочущего пастуха, а потом на костер.

– Или нам за тебя все делать? Да может статься, что твои сорванцы слишком сырого хвороста набрали и нам до завтра торчать здесь придется…

Иоганн Куизль покачнулся, как старый дуб в ураган, затем собрался, схватил Ганса за шкирку и потащил к лестнице. Якоб знал, что теперь последует. В прошлом году ему уже довелось посмотреть, как сжигают ведьму. Часто, чтобы смягчить участь, приговоренному вешали на шею мешочек с порохом или заранее душили. У слабоумного Ганса тоже имелись покровители в городском совете. Прежде чем запалить костер, палачу следовало задушить пастуха тонким шнуром – быстрая, почти безболезненная смерть, если все сделать правильно.

Но теперь, глядя, как отец плетется к лестнице, Якоб сомневался, что все пройдет быстро и безболезненно, как ожидалось. Бартоломей тоже выглядел неуверенным. Он следил неподвижным взором, как отец подтолкнул хнычущего Ганса к лестнице и полез следом.

Это случилось, когда он добрался до верхней перекладины.

Куизль-старший потерял равновесие, беспомощно взмахнул руками и, точно мешок с мукой, свалился спиной в мокрый снег, где и остался лежать.

– Бог ты мой, да палач пьян вдрызг! – крикнул кто-то из толпы. – Разве что сам утопиться сможет!

Некоторые засмеялись, но теперь со всех сторон стал подниматься сердитый ропот, от которого у Якоба волосы встали дыбом. Казалось, пчелиный рой приближается с угрожающим гулом.

– Лучше сжечь его вместе с содомитом, чтобы все наконец успокоились! – проревел кто-то другой.

Якоб оглядел толпу. Это Корбиниан Бертхольд, ища поддержки, развернулся к горожанам.

– Нечего позорить нас тут своими выходками. Это который год уже продолжается! Над нами даже в Аугсбурге потешаются! Давно надо было его к дьяволу отправить и нанять палача из Штайнгадена!

– К дьяволу его! Ко всем чертям! – кричали ему в ответ.

В сторону палача полетели первые снежки и комья мерзлой земли. Казалось, напряженное ожидание вдруг выплеснулось вспышкой необузданного гнева. Судебный секретарь, багровый от злости, деловито махал руками, призывая к спокойствию, однако его никто не слушал. Четыре стражника, которые сопровождали процессию, замерли у костра, беспомощные и несколько напуганные.

Ганс Ляйнзамер стоял с разинутым ртом на платформе и таращился на представление.

Быстрый переход