Ярмарка случалась ежегодно, но последние пятьдесят лет непрерывной чередой шли войны, отчего нравы людей портились, торговля хирела, а дороги и проезжие тракты кишели разбойниками и мародерами. В силу этих причин ярмарки проходили скромно, во всяком случае, по сравнению с нынешней. Но войны иссякли, и люди вздохнули с облегчением. Самые умные из них понимали, конечно, что любому перемирию наступает конец, и вечного мира быть не может на земле, но время затишья воспринималось всеми, как дар богов.

Бернегард неспешно прогуливался по рядам, где были выставлены товары, связанные с колдовством. Настоящей магии, с ее зловещими секретами, интересующими лишь посвященных, практически не было.

То есть, конечно, она имелась, но не напоказ, как водится, а в укромных шатрах, или в тайных жилищах колдунов, куда находили дорогу только проверенные клиенты.

Здесь же, на ярмарке, пользовались интересом товары более широкого спроса: составы для фейерверков, бумажные кхитайские птицы, умеющие летать, говорящие куклы из дерева и фарфора, волшебные духи и прочие снадобья, до которых весьма охоч прекрасный пол.

Целый ряд был отдан торговцам амулетами: от сглаза и порчи, для усиления мужской силы, для удачи при игре в кости…

Некоторые амулеты представляли собой настоящие произведения искусства, и Бернегард удивлялся, почему они выставлены тут, а не в ювелирных рядах. А иные – напротив, поражали грубостью работы, словно неумелый дикарь мастерил их своими заскорузлыми ручищами, более привычными к каменному топору и суковатой дубине.

Забавно, но именно эти неказистые творения пользовались наибольшим спросом. В вопросах волшбы люди склонны доверять исконному, древнему, бесхитростному… Бернегард догадывался, что умельцы из народа давно умеют подделывать «древние» амулеты, и самому старому из лежащих теперь на прилавке – год, от силы два.

Забавно было смотреть на торговцев, наблюдать за их повадками. Попадались, конечно, и скучные, из тех, кто не любит своего товара, а на покупателей взирает с брезгливым негодованием. Такие встречаются на любом рынке, и неважно чем они торгуют. Вне зависимости от рода, происхождения и качества товара, у купца – неизменно тухлое выражение лица. Он воистину способен продать прекрасную наложницу так, словно она – мешок окаменевшей репы.

А встречались Бернегарду и другие, влюбленные в ремесло торговца. Эти напротив, мешок репы продадут так, словно в нем не овощи, а красавица-полонянка. Такие всегда действуют с выдумкой, с огоньком, и всякий – по своему. Один изображает рубаху-парня, балагурит, заразительно смеется и жестикулирует так, словно от природы владеет языком глухих. Другой развернет перед покупателем штуку материи и погладит ткань растопыренными пальцами, а покупатель видит, будто цод тканью не плоский прилавок, а женское бедро самых соблазнительных очертаний.

Третий – любимец женщин. Он стоит за прилавком так изящно, взгляд у него такой томный, что сам он выглядит собственным товаром. Покупательницы млеют.

Единственный способ задержаться рядом с этаким красавцем – купить это, и то, и вон то в придачу, а можно посмотреть другое, ах, какая прелесть, заверните за отдельную плату, можно – в три слоя…

Торговец, привлекший внимание Бернегарда, принадлежал к самой любопытной категории. Он весь состоял из таинственности. Загадка пряталась в складках его длинного серого плаща, слишком теплого для этого климата, она таилась под капюшоном, покрывавшем голову… Из длинных, широких рукавов высовывались только кончики пальцев, смуглых и проворных.

Таинственный торговец не зазывал любопытных к своему прилавку, не вступал в разговоры. Он стоял и ждал, словно ему было известно, что самый главный и важный его клиент вот-вот появится из толпы и сам подойдет к нему.