— Как, монсеньер, Элен здесь, у дверей?

— Разве вам не пообещали, что она придет?

— О да! Но я, увидев вас одного, потерял всякую надежду.

— Я хотел сначала увидеть вас наедине, полагая, что вам нужно сказать мне много такого, что ей не следовало бы слышать, я ведь все знаю, сударь.

— Вы все знаете? Что вы этим хотите сказать?

— Я знаю, что вас вчера вызывали в Арсенал.

— Монсеньер!

— Я знаю, что там вас ждал д’Аржансон, и он огласил приговор. Я знаю, что вас приговорили к смерти и потребовали от вас слова никому не говорить об этом.

— О, монсеньер, тише, тише! Одно слово — и вы убьете Элен!

— Будьте спокойны, сударь. Но давайте посмотрим, нет ли способа избежать исполнения приговора?

— Для того чтобы подготовить побег, нужно немало дней, а вашему сиятельству известно, что у меня в запасе всего несколько часов.

— Потому-то я и говорю о другом. Я спрашиваю, нельзя ли найти какое-либо оправдание вашему преступлению?

— Преступлению? — переспросил Гастон, удивленный тем, что слышит это слово от сообщника.

— Ах, Боже мой, — сказал, опомнившись, герцог, — вы же знаете, что люди всегда называют убийство этим словом, окончательный суд выносят потомки и иногда объявляют преступление великим деянием.

— У меня нет никаких оправданий, монсеньер, кроме того, что я считаю смерть регента необходимой для блага Франции.

— Безусловно, — ответил с улыбкой герцог, — но вряд ли это может послужить оправданием в глазах Филиппа Орлеанского. Хорошо бы найти какие-нибудь личные мотивы. Хотя мы с регентом и политические противники, я должен сказать, что он слывет незлым человеком. Говорят, он милосерден, и при его правлении никто не был казнен.

— Вы забываете графа Горна, колесованного на Гревской площади.

— Это убийца.

— А я кто? Я такой же убийца, как граф де Горн.

— С той только разницей, что граф де Горн убивал с целью грабежа.

— Я не могу и не хочу ничего просить у регента, — сказал Гастон.

— Я это знаю, но не вы лично можете просить, сударь, а ваши друзья. Если бы у ваших друзей был какой-нибудь благовидный предлог для оправдания, может быть, и просить бы не пришлось, герцог, возможно, сам бы помиловал вас.

— У меня нет оправданий, монсеньер.

— Сударь, позвольте вам заметить, что это невозможно. Решение, которое вы приняли, не возникает в сердце без всякой причины, без ненависти и жажды отмщения. Да, вот и капитану Ла Жонкьеру вы говорили, помнится, а он передал мне, что вы унаследовали семейную ненависть, расскажите же мне, что послужило ее причиной.

— Бесполезно, монсеньер, я не хочу вас этим утомлять. Событие, послужившее тому причиной, не представляет для вашей светлости никакого интереса.

— Неважно, вы все же расскажите.

— Ну хорошо, регент убил моего брата.

— Регент убил вашего брата?! Что вы говорите? Это невозможно, сударь! — воскликнул герцог Орлеанский.

— Да, убил, если от следствия перейти к причине.

— Объяснитесь же, говорите. Как мог регент…

— Мой брат был старше меня на пятнадцать лет, он заменил мне отца, умершего за три месяца до моего рождения, и мать, которая умерла, когда я был еще в колыбели. Так вот, мой брат был влюблен в девушку, которая по приказу герцога воспитывалась в одном монастыре.

— А в каком, вы не знаете?

— Нет, я знаю только, что это было в Париже.