Путники остановились на завтрак в одной деревне; завтрак прошел в молчании. Августинка думала о том, что нынче же вечером она отправится в обратный путь в свой дорогой монастырь; Элен думала о том, что, решись даже сейчас Гастон действовать, уже слишком поздно; Гастон думал о том, что в этот же вечер ему придется покинуть милое общество любимой женщины и обрести страшное общество таинственных и неизвестных ему мужчин, с которыми роковое дело должно связать его навечно.

Около половины четвертого пополудни путешественники доехали до такого крутого склона, что всем пришлось идти пешком; Гастон подал руку Элен, монахиня оперлась на руку садовника, и они медленно пошли вверх. Влюбленные шли рядом, и сердца их были переполнены горем. Элен молчала, и слезы текли по ее щекам, а Гастон чувствовал, что тяжесть теснит его грудь; он не плакал, но не потому, что ему не хотелось плакать, а потому что он считал это недостойным мужчины.

До вершины холма они дошли первыми и гораздо раньше старой августинки, и отсюда внезапно им открылся вид на колокольню: вокруг нее теснились дома, как овцы вокруг пастуха. Это был Рамбуйе; им этого никто не говорил, но они одновременно и сразу это поняли. И хотя у Гастона было еще тяжелее на душе, чем у его подруги, он первым нарушил молчание.

— Вот там, — сказал он, протягивая руку к колокольне и домам, — вот там судьбы наши разделятся, и, быть может, навсегда. О, заклинаю вас, Элен, сохраните память обо мне и, что бы ни случилось, не проклинайте ее никогда.

— Вы мне всегда говорите о вещах, приводящих в отчаяние, мой друг, — ответила Элен. — Мне так нужно мужество, а вы, вместо того чтобы поддержать меня, разбиваете мое сердце. Боже мой, неужели вы не можете сказать мне ничего такого, что принесло бы мне хоть немножко радости? Я знаю, настоящее ужасно, но разве будущее столь же ужасно? В конце концов, у нас в будущем еще много лет впереди и, следовательно, много надежд. Мы молоды, мы любим друг друга, разве нет никакого способа бороться со злой судьбой? О, Гастон, вы понимаете, я чувствую в себе огромные силы, и если бы вы мне сказали… О, вы видите, я безумна, я сама страдаю и сама себя утешаю.

— Я понимаю вас, Элен, — ответил Гастон, качая головой, — вы просите у меня обещания, всего лишь обещания, не так ли? Так вот, судите же, насколько я несчастен, если не могу ничего обещать! Вы просите у меня надежды — я ее разрушаю. Если бы у меня был впереди — уже не скажу двадцать, десять лет — хотя бы год, я бы предложил его вам, Элен, и считал себя счастливым человеком, но этого не может быть. В ту минуту когда я вас покину, вы теряете меня, и я теряю вас; с завтрашнего утра я себе больше не принадлежу.

— Несчастный! — воскликнула Элен, поняв его слова буквально. — Вы, может быть, меня обманули, сказав, что любите меня? Вы, может быть, помолвлены с другой?

— Бедный друг мой, — сказал Гастон, — хоть в этом я могу вас успокоить: нет у меня, кроме вас, ни другой любви, ни другой нареченной.

— Прекрасно! Но тогда, Гастон, мы еще можем быть счастливы, если я добьюсь от своей новой семьи, чтобы она признала вас моим мужем.

— Элен, разве вы не видите, что каждое ваше слово разбивает мое сердце?

— Но, по крайней мере, скажите же мне что-нибудь!

— Элен, есть долг, от которого нельзя уклониться, и связи, которые нельзя порвать!

— Я не знаю таких! — воскликнула девушка. — Мне обещают семью, богатство, имя! Ну и что же? Скажите одно слово, Гастон, скажите его, и я предпочту вас всему! Почему же и вы, в свою очередь, не можете поступить так же?

Гастон опустил голову и ничего не ответил.