— Что ты этим хочешь сказать?

— Думаю, они и до отъезда были знакомы. Постойте-ка, уверен, что это ее мой хозяин поджидал в Удоне.

— Хорошо, — сказал Дюбуа, добавляя еще десять золотых, — может, ты на что и пригодишься.

— Больше вы ничего не хотите знать? — поинтересовался Ован жестом игрока, собирающегося сорвать банк, протягивая руку к обеим стопкам, дававшим ему сорок луидоров чистого выигрыша.

— Минуточку, — остановил его Дюбуа, — а девушка хороша собой?

— Как ангел, — сказал Ован.

— И они, она и твой хозяин, конечно, назначили свидание в Париже?

— Нет, сударь, напротив. Я думаю, что они простились навеки.

— Ну, это тоже комедия.

— Не думаю. Когда они расстались, господин де Шанле был такой грустный.

— Так они больше не увидятся?

— Увидятся, но сдается мне, что в последний раз, и все будет кончено.

— Ну что же, забирай свои деньги и помни, что, если ты скажешь хоть слово, через десять минут ты мертв.

Ован бросился на свои девяносто луидоров, и они в одно мгновение исчезли в необъятном кармане его штанов.

— А теперь, — сказал он, — я могу ведь бежать, да?

— Бежать, болван! Ни в коем случае! С этой минуты ты принадлежишь мне, я купил тебя, и ты будешь мне особенно полезен в Париже.

— В таком случае, сударь, я останусь, обещаю вам, — сказал, тяжело вздыхая, Ован.

— Ну, в твоем обещании нет нужды.

В эту минуту дверь отворилась и снова появился господин Тапен, лицо его выражало полное смятение.

— Что нового? — спросил Дюбуа, хорошо разбиравшийся в чужих настроениях.

— Очень важные сведения, монсеньер, но прикажите выйти этому человеку.

— Возвращайся к хозяину, — сказал Дюбуа, — и, если он будет кому-нибудь писать, запомни, что мне очень любопытно познакомиться с его почерком.

Ован в восторге оттого, что сейчас он свободен, поклонился и вышел.

— Ну так, господин Тапен, — сказал Дюбуа, — что там такое?

— А то, монсеньер, что после охоты в Сен-Жермене его королевское высочество, вместо того чтобы вернуться в Париж, отослал туда свою свиту, а сам приказал везти его в Рамбуйе.

— В Рамбуйе? Регент едет в Рамбуйе?

— И будет здесь через полчаса. Да он уже был бы здесь, если бы, на счастье, не проголодался и не заехал в замок перехватить что-нибудь.

— А зачем он едет в Рамбуйе?

— Понятия не имею, монсеньер, разве что ради той юной девицы, которая недавно приехала с монахиней и остановилась во флигеле этой гостиницы.

— Вы правы, Тапен, ради нее, именно ради нее. Госпожа Дерош… да, конечно, это так. Вы знали, что госпожа Дерош здесь?

— Нет, монсеньер, не знал.

— А вы уверены, что он приедет? Вы уверены, что это не ложное донесение, дорогой мой Тапен?

— О, монсеньер, я приставил следить за его высочеством Глазастого, а уж что Глазастый говорит, то непреложно, как Евангелие.

— Да, вы правы, — сказал Дюбуа, который, казалось, хорошо знал качества того, кого расхваливал Тапен, — вы правы, если это говорит Глазастый, то сомнений нет.

— До того дело дошло, что бедный парень лошадь загнал, она упала при въезде в Рамбуйе и больше не встала.

— Тридцать луидоров за лошадь, а парень получит сверх того все, что заслужит.

Тапен взял тридцать луидоров.

— Дорогой мой, — продолжал Дюбуа, — вы знаете, как расположен флигель?

— Прекрасно знаю.