— Если за мной зайдет капитан Ла Жонкьер, скажите ему, что я вернусь в девять.

К заставе Гастон прибежал весь в поту, потому что фиакра не нашел и весь путь проделал пешком.

Пока он напрасно ожидает Элен, приехавшую в Париж еще в два часа ночи, вернемся назад. Мы оставили регента в тот момент, когда тот получил письмо от госпожи Дерош и с тем же гонцом отправил ответ. И в самом деле, нужно было как можно скорее принять меры и уберечь Элен от настойчивых ухаживаний этого господина де Ливри.

Но кто же этот молодой человек? Один Дюбуа мог бы это сказать, поэтому, когда Дюбуа появился около пяти часов вечера, чтобы сопровождать его королевское высочество на Паромную улицу, регент спросил:

— Дюбуа, а кто это такой — господин де Ливри из Нанта?

Дюбуа почесал нос, видя, куда клонит регент:

— Ливри? Ливри… — произнес он, — погодите-ка…

— Ну да, Ливри.

— Кто-нибудь из семьи Матиньонов, прижившийся в провинции.

— Но это не объяснение, аббат, а всего лишь предположение.

— А кто о нем что-нибудь знает? Тоже мне имя! Пригласите господина Озье.

— Глупец!

— Но я, монсеньер, — сказал Дюбуа, — генеалогией не занимаюсь, я грубый простолюдин.

— Полно тебе глупости говорить.

— Вот черт! Кажется, монсеньер не в шутку заинтересовался этим Ливри! Вы хотите передать приказ кому-нибудь из этой семьи? Тогда другое дело, я постараюсь найти вам кого-нибудь хорошей крови.

— Иди ты к черту! И по дороге пришли мне Носе.

Дюбуа изобразил на лице наиприятнейшую улыбку и вышел. Через десять минут дверь отворилась и вошел Носе. Это был человек лет сорока, очень изящный, высокий, красивый, холодный, сухой, остроумный, насмешливый и, впрочем, один из самых любимых приятелей регента.

— Монсеньер спрашивал меня? — произнес он.

— А, это ты, Носе? Здравствуй!

— Мое нижайшее почтение, — сказал, кланяясь, Носе. — Могу ли я чем-нибудь быть полезен вашему королевскому высочеству?

— Да, уступи мне на время твой дом в предместье Сент-Антуан, но чтоб он был совершенно чист и пуст, и никакой фривольности в убранстве, понимаешь?

— Для добродетельной особы?

— Да, Носе, для добродетельной.

— Тогда почему бы вам не нанять дом в городе, монсеньер? У этих домов в предместьях ужасно дурная слава, предупреждаю вас.

— Особа, которую я хочу там поселить, не знает даже, что такое дурная слава, Носе.

— Черт возьми, примите по этому поводу мои самые искренние поздравления, монсеньер.

— Но никому ни слова, хорошо, Носе?

— Безусловно.

— И ни цветов, ни эмблем, пусть снимут все рискованные картины. А зеркала и панно там какие?

— Зеркала и панно могут остаться, монсеньер, все очень пристойно.

— В самом деле?

— Да, чистейший стиль Ментенон.

— Ну, тогда оставим панно, ты мне за них отвечаешь?

— Монсеньер, мне все же не хотелось бы брать на себя такую ответственность, я ведь не добродетельная особа, а может быть, для пущей добродетели их соскоблить совсем?

— Ба, Носе, ради одного дня не стоит, ведь это какие-нибудь мифологические сюжеты?

— Гм, — произнес Носе.

— Впрочем, ведь на это нужно время, а у меня всего несколько часов.