|
– Да. Ты очень похож на него. И лицом, и волосами. Эти слова он произнес вполне одобрительно, но потом его тон изменился (впрочем, думаю, мне просто показалось). – Вот только глаза у тебя... с примесью материнских. Какое-то время Влад продолжал меня разглядывать, затем повернулся к гробу. Дядино лицо помрачнело. Он снова вздохнул. – А вот наш Петру... – Да, дядя, – сказал я и отошел к скамье, чтобы не мешать ему провести несколько скорбных минут над отцовским гробом. Дядя закрыл лицо рукой. В его словах было столько неподдельного горя, что у меня вновь хлынули слезы. – Есть ли что-нибудь ужаснее смерти? Сознавать, что он потерян для нас навсегда. Что может быть страшнее? Дядя склонился над гробом, взял отцовскую руку в свою и тихо воскликнул: – Ах, Петру! Неужели мне суждено провожать в последний путь и тебя? Влад поднес пальцы покойного к губам и, целуя их, продолжал: – Иногда я чувствую, что слишком зажился на свете. Сколько дорогих мне людей умерло за это время. Скольких мне пришлось целовать в их холодные лбы. Дядя осторожно, с безграничной нежностью опустил руку отца. Но горечь утраты была сильнее его воли. Как и я, Влад припал щекой к отцовской груди и прошептал: – Петру! Петру! Мой единственный настоящий друг... Дядя заплакал. Я закрыл глаза и отвернулся. Мне не хотелось видеть его страдания, ибо они усугубляли мои собственные. В этот момент дядя показался мне таким слабым и дряхлым, что невольно подумалось: скоро, очень скоро нас ждет новая утрата. Успокоившись, Влад встал и, глядя на моего отца, заговорил. Дядин голос был звонким и торжественным, будто ему хотелось, чтобы его услышал не только мой отец, но и все предки: – Клянусь тебе именем нашего рода – рода Цепешей: верность твоя будет щедро вознаграждена. Потом дядя сел рядом со мною, и наше бдение продолжалось в тишине. Вскоре за стенами часовни вновь послышался волчий вой. Волки были так близко, что я не удержался и встревоженно посмотрел в темное окно. Заметив мое состояние, дядя слегка улыбнулся и успокоил меня: – Не бойся, Аркадий. Они не причинят тебе зла. Но этот вой глубоко проник в мое сознание. Вероятно, из-за него я вновь увидел все тот же кошмарный сон. Я опять бежал по лесу, догоняя Стефана и Пастуха. Я бежал и бежал, а лес не кончался. Бег этот продолжался несколько часов; я звал Стефана, но ответом мне было лишь волчье рычание. Наконец я очутился на краю знакомой поляны, где с разодранным горлом лежал мой брат. Пастух поднял на меня окровавленную морду и оскалил зубы... Неожиданно между нами оказался мой отец. Словно не видя случившегося, он встал к Пастуху спиной. Схватив меня за запястье, он повернул мою руку тыльной стороной наружу. Я не противился, ведь это был мой любимый отец. – Верь мне, – сказал он. – С тобой не случится ничего плохого... В его занесенной руке что-то блеснуло. Меня обожгло болью, и я закричал. Почувствовав у себя на плече чью-то холодную руку, я проснулся и с ужасом обнаружил, что смотрю в белые волчьи глаза. – Аркадий, – сурово произнес дядя. – Просыпайся. Как ты мог заснуть? Я заморгал, и волчьи глаза превратились в отцовские, вернее, в изумрудно-зеленые глаза дяди, ярко сиявшие на его бледном лице. За окошком начинало светать. – Мне пора, – сказал дядя. Я встал и проводил его до двери, поблагодарив за время, проведенное в скорбном бдении. |
