|
Значит, перед закатом тучи рассеялись. Я напрочь не помню, что было после. Спасительное беспамятство окутало мой разум, превратив его в tabula rasa[25]. He знаю, предал ли я вновь свои страшные находки земле (хочется думать, что у меня хватило сил уберечь Джеффриса и остальных жертв от дальнейшего бесчестия). Очевидно, потом я кое-как сумел забраться в коляску и поехал домой. Когда я вернулся домой – изможденный, промокший и грязный, – у меня начался горячечный бред. Мери говорит, что я метался в жару в течение двух дней. По ее словам, в ночь с двенадцатого на тринадцатое я был настолько плох, что она серьезно опасалась за мою жизнь. Жена догадывается: со мной произошло нечто чудовищное, но у нее хватает любви и доброты не терзать меня расспросами. Да и как я расскажу ей об этом? Страшно подумать, что весь этот кромешный ад находится совсем рядом, на расстоянии двух-трех миль от дома! И не кто иной, как я, привез ее сюда! Если с ней или ребенком что-нибудь случится... Не могу больше писать, ибо это заставляет меня вспоминать и размышлять. А когда я начинаю вспоминать и размышлять, ко мне вновь подступает безумие... * * * ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ 14 апреля Последние два дня Аркадий был настолько тяжело болен, что я боялась оставить его даже на несколько минут. Аркадий привык вставать поздно, почти перед ленчем. После еды он либо читает, либо пишет, или же гуляет, а под конец дня уезжает в замок. Там он проводит весь вечер. Когда он возвращается, я обычно уже сплю. Но позавчера он вернулся непривычно рано – вскоре после захода солнца. Старого Иона – здешнего садовника – удивило, что Аркадий как-то странно правит лошадьми. Это насторожило его, и старик с криком "Доамнэ! Доамнэ!" бросился в дом. Я читала, сидя в одной из гостиных. Встревоженный голос садовника взволновал и меня. Я бросила книгу и побежала вниз. Сердце подсказывало мне: с мужем случилось какое-то несчастье. Я подоспела вовремя. Ион открыл тяжелую входную дверь, и Аркадий буквально ввалился внутрь. Его волосы были всклокочены, а мокрую, измятую одежду густо покрывали пятна глины. Глаза мужа лихорадочно блестели, лицо перекосилось, словно от боли, но при этом он... смеялся. От его смеха у меня внутри все похолодело. Я поднесла руку к тому месту, где у меня под платьем висит золотой крестик, и совсем тихо спросила: – Аркадий, что с тобой? Я думала, раскаты его истеричного хохота заглушат мои слова, но он услышал. Смех оборвался, и лицо мужа исказилось от ужаса. Не в силах выносить душевную муку, Аркадий опустился на колени и спрятал лицо в ладонях. Потом он застонал и произнес странную фразу: – Черепа! Там полно маленьких черепов! Я дотронулась до его лба. Сомнений не оставалось: горячка. Повернувшись к Иону, я сказала по-немецки: – Немедленно пошлите за доктором. В ту минуту я забыла, что садовник не знает немецкого языка, однако слово doktor он понял, поскольку, выразительно кивнув, поспешил в людскую. Аркадий обнял мои ноги, прильнул лицом к моему внушительному животу и заплакал. – Его голова! Его голова! – всхлипывая, повторял он. – Стефан оказался прав. Лес полон сокровищ! Подоспела Дуня и другая горничная, Илона. Втроем нам удалось довести Аркадия до кровати и уложить. Ночью жар усилился. Аркадий беспрестанно бредил и метался в постели. Нам с Дуней пришлось следить, чтобы он не свалился на пол. Он выкрикивал какие-то ужасные слова о костях и черепах, вспоминал мистера Джеффриса и Стефана – своего старшего брата, погибшего в детстве. |
