— Мой дорогой, милый Эдвин, зачем ты извиняешься? На этот счет, я имею в виду. Ты тут не виноват. И действительно перемена после Моламьяйна. Холоднее, немножко грязнее… Да нет, нет, мне нравится Лондон, я просто шучу. Протяну как-нибудь. Иди теперь, пей свой чай, или что там еще.

— Это ты должна есть. Я уверен, что ты мало ешь.

— Ем нормально. А теперь иди к своим милым сестрам. — Она снова затанцевала; листья плясали вокруг, как котята. — Ну, я должна идти, — сказала она, — и немножко согреться. Ох, — добавила, — чуть не забыла. — И наградила его холодным поцелуем; холодным, предположил он, потому что губы замерзли, потому что она хочет уйти и согреться. Тепло, думал он, вот чему мы верны до конца. Шейла ушла быстро, как школьница.

Эдвин вошел в больницу: те две девушки-немки, думал он, назвали бы ее психушкой. Привратник из-за конторки окликнул его:

— Слишком поздно для посетителей, сэр. Вечером заходите.

— Разве я похож на посетителя? — сказал Эдвин.

— Выходящие пациенты, — сурово указал привратник, — должны записывать свои фамилии. У меня тут не записано никаких фамилий.

— Доктор Прибой.

— Ох, простите, сэр. Я не знал, сэр. Прошу прощения.

Эдвин не пошел в лифт, он терпеть не мог лифты. Медленно поднимался по лестнице к своей палате. Вокруг не было никого, способного сделать выговор. Он медленно подошел к шкафчику, вытащил свою пижаму, халат, спокойно переоделся в ванной. Снова исследовал лицо в зеркале: лицо казалось вполне нормальным. Потом вспомнил, что забыл задать Шейле последний откровенный вопрос. По ее мнению, он изменился? Впрочем, она уклонилась бы от ответа. В пижаме, в халате, вошел в длинное теплое больное помещение, бывшее теперь его домом. Разносили чай. Р. Дикки сказал:

— Ты где был? Все тебя спрашивали.

— Чего хотели?

— Да ничего. Просто хотели знать, где ты был.

— Я был… — Даже будучи филологом, Эдвин стыдился публично произносить некоторые слова, подыскивал эвфемизм, и автоматически выскочил тот, что использовал сам Р. Дикки. — В старой дыре, — сказал он.

— Долгонько сидел.

— Дело довольно долгое и огорчительное, — объяснил Эдвин.

— Скажи только им, вставят клизму по-черному. Честно. Огорчительное, да? Законное словечко.

Глава 5

На следующее утро Эдвина препроводили в подземный мир женщин-техников — молодых женщин в белых халатах с крутым перманентом, небрежно самоуверенных. У них был какой-то двусмысленный статус. Несмотря на отсутствие клинических знаний и довольно узкую сферу обслуживания определенных машин, они никого не слушались. Видно, имели доступ в некую особую прачечную, отбеливавшую их халаты до ослепительной белоснежности, отчего разнообразные штатные медики выглядели почти грязными. Высоко вскинув голову, быстро стучали по коридорам высокими каблучками. Эдвин плелся, шаркая ногами, за одним из этих бойких созданий в отделение рентгенологии.

Он прижался холодной грудью к пластине в стене, слыша щелчок отснятого снимка. Его пристегнули к лежанке, под разными углами запечатлели оскаленный череп.

— Вебстер, — сообщил он, — тоже видел череп под кожей.

— Кто такой Вебстер?

— Поэт.

— А, поэт. — Девушка суетливо сунула новую пластину. Приказала: — Не шевелитесь. Лежите абсолютно спокойно. — Очередной щелчок. — Я не особенно увлекаюсь поэзией, — сказала она.