Галина двое суток лежала в послеродовой палате обсервационного отделения, вела себя тихо, держалась особняком, с соседками по палате не сблизилась, много спала, а в промежутках между сном сосредоточенно разглядывала заоконный пейзаж — газон, ограду и крышу серой «Мазды» доцента Виталия Михайловича Сапожкова. Во время врачебного обхода жаловалась только на небольшую слабость. Ничего особенного — никто из женщин не бегает бодрячком сразу же после родов.

— Юрий Павлович, что будем делать с Часовенной? — спросила доктор Рубанова у заведующего отделением обсервации.

Вопрос был резонным — на улицу, «в никуда», да еще слякотной осенью, молодую мать с ребенком на руках выписывать не принято, а куда еще ее определить?

— Не парься, Марина, — ответил заведующий Гвоздев, высоким ростом и худобой очень гармонировавший со своей фамилией. — Скоро сама уйдет.

И ведь как в воду глядел! Одного только не угадал он — того, каким именно образом Галина Часовенная покинет отделение. Если бы он мог предположить, если бы сумел догадаться, то запер бы Часовенную на семь замков и приставил бы к ней персональный круглосуточный индивидуальный пост.

Эх, все мы крепки задним умом, да какой в том прок…

На третий день пребывания в отделении Часовенная позавтракала, затем вернулась в палату, где с полчаса полежала на кровати. Соседки по палате не заметили в ней ничего особенного: как вчера и позавчера, Галина лежала, молчала, смотрела в окно. Соседки, у которых нашлось много общих тем, оживленно беседовали и внимания на Часовенную не обращали.

Когда Галина встала