Необычный вид холмов поражал с первого же взгляда. При ближайшем рассмотрении оказалось, что и остальные лунные горы (вскоре за ближними грядами показались громоздившиеся в зеленоватой дымке более высокие кряжи) имели ту же особенность: своими как будто срезанными вершинами они напоминали перевернутые чашки. Позже Доктор объяснил, что это были потухшие вулканы. Почти все они когда-то изрыгали огонь и жидкую лаву, но теперь были холодны и мертвы. Некоторые из этих гор, изъеденные и разрушенные ветром, дождями и временем, приобрели на редкость причудливые очертания; другие были наполовину или почти полностью заметены песком, и бывшие вулканы можно было узнать в них лишь с большим трудом. Мне вспомнились «шепчущие скалы», которые мы видели на острове Паукообразных Обезьян. Правда, картина, представшая перед нами теперь, отличалась многими, очень многими чертами — и все же любой человек, хотя бы раз видевший вулканический ландшафт, уже не может спутать его ни с чем другим.

В длинной и узкой лощине, куда мы, судя по всему, спускались, не было видно ни растительности, ни следов животных. Но нас это не смутило. Доктор, во всяком случае, сохранял полное спокойствие. Он успел заметить с высоты дерево и был уверен, что рано или поздно найдет на Луне и воду, и растения, и живых существ.

Наконец, когда до поверхности оставалось не более двадцати футов, мотылек, распластав свои широкие крылья, мягко, как колоссальный воздушный змей, опустился на песок, сделал несколько подскоков, пробежал небольшое расстояние и, изо всех сил затормозив, остановился.

Мы совершили посадку на Луне! К этому времени мы уже до какой-то степени свыклись с лунным воздухом. Однако Доктор, предупреждая возможные попытки сразу же сойти на «землю», попросил нашего любезного скакуна некоторое время оставаться на месте, чтобы мы могли окончательно приноровиться к новой атмосфере и природным условиям. Мотылек охотно согласился. Думаю, бедное насекомое и само было не прочь перевести дух. Джон Дулитл отыскал в одном из своих саквояжей неприкосновенный запас шоколада, который он берег во время перелета. Вся наша четверка молча принялась жевать — слишком голодная и слишком пораженная новой обстановкой, чтобы вымолвить хотя бы слово. Освещение непрестанно менялось. Мне невольно вспомнилось северное сияние. Стоило на мгновение отвести взгляд от окружавших тебя гор, как они из бледно-алых делались зелеными, а их тени, только что бывшие лиловыми, становились розовыми.

Нам по-прежнему было тяжело дышать. Как и раньше, мы не могли расстаться с «лунными колокольчиками» — полученными от мотылька большими, оранжевыми цветами, которые источали аромат (или газ), позволивший нам пересечь безвоздушное пространство между Землей и Луной. Всякого, кто оставался без своего цветка слишком долгое, время, настигал приступ удушливого кашля. Но мы уже чувствовали, что все больше привыкаем к новому воздуху и вскоре сможем обходиться без колокольчиков.

Чрезвычайно удивила нас и сила гравитации. Чтобы подняться на ноги из сидячего положения, не нужно было почти никаких усилий. Ходьба вообще не требовала напряжения — я имею в виду мышцы, с легкими дело обстояло не так просто. И совсем уж необычное ощущение вызывали прыжки. Слабый толчок ногой — и ты самым фантастическим образом взлетал ввысь! Если бы не затрудненное дыхание, — а к этому, по мнению Доктора, надо было относиться с полной серьезностью, чтобы не причинить вреда сердцу, — все безоглядно отдались бы блаженнейшему чувству, которое нами овладело. Сам я, помнится, даже запел от удовольствия (мелодия, правда, звучала не совсем внятно, так как рот у меня был набит шоколадом), — и мне захотелось сейчас же спуститься со спины мотылька и помчаться вприпрыжку по долам и холмам, знакомясь с этим чудесным миром.

Теперь, однако, я понимаю, что Джон Дулитл поступил очень мудро, умерив нашу прыть.