|
Он добродушно рассмеялся, одновременно удовлетворенный и опечаленный; затем продолжал вполголоса: – Право же, сколько ни думай, лучше не придумаешь… Жизнь все таки удивительна… Очень интересная статья. Клотильда ничего не ответила на слова своего дяди, казалось, она была чрезвычайно далека от всего этого. Он замолчал, прочел статью, вооружился ножницами и, сделав вырезку, прикрепил к листу бумаги, где кратко изложил содержание своим крупным неровным почерком. После этого он направился к шкафу, чтобы положить на место новую памятку. Ему пришлось захватить стул: верхняя полка была так высока, что он не мог до нее достать, несмотря на свой большой рост. Эту полку занимали огромные папки, стоявшие в строгом порядке. То были различные документы, рукописи, листы исписанной гербовой бумаги, вырезки из газет – все в обложках из плотной синей бумаги; на каждой значилось название, написанное крупными буквами. Сразу было видно, что эти материалы беспрестанно просматривают, с любовью работают над ними и вновь заботливо укладывают на место, – во всем шкафу только этот угол и. был в порядке. Паскаль, взобравшись на стул, нашел нужную ему папку; ее обложка с надписью «Саккар» была самой потрепанной. Он спрятал туда новую заметку и затем поставил ее на старое место в порядке алфавита. На мгновение он задумался, потом заботливо поправил готовую рассыпаться груду бумаг и наконец спрыгнул со стула. – Ты слышишь, Клотильда? – сказал он. – Когда будешь все убирать, не трогай эти папки там, наверху. – Хорошо, учитель, – послушно ответила она в третий раз. Рассмеявшись своим обычным веселым смехом, он добавил: – Это запрещается. – Я знаю, учитель! Сильным поворотом ключа он запер шкаф и бросил ключ в ящик письменного стола. Клотильда была достаточно посвящена в его работы и поэтому могла приводить в некоторый порядок рукописи. Он часто называл ее своим секретарем и поручал ей переписывать свои заметки, когда его друг, доктор Рамон, работавший вместе с ним, просил познакомить его с теми или иными материалами. Но она, конечно, не была ученой, и Паскаль просто запрещал ей читать то, что считал для нее бесполезным. Заметив, с каким напряженным вниманием она работает над чем то, Паскаль снова обратился к ней: – Почему ты так упорно молчишь? Неужели твое рисование до такой степени захватывает тебя? То была также одна из работ, что он часто ей доверял; эти рисунки, акварели, пастели он прилагал потом в качестве иллюстраций к своим произведениям. Уже в течение пяти лет он производил чрезвычайно интересные опыты над особыми сортами штокроз; путем искусственного оплодотворения ему удалось добиться совершенно новых оттенков. Работы Клотильды отличались кропотливой точностью в передаче формы и необычной окраски цветов, и доктор Паскаль всегда восхищался ее добросовестностью, повторяя, что у нее «умная круглая головка, светлая и серьезная». Но на этот раз, подойдя к ней и взглянув через ее плечо на рисунок, он воскликнул с комическим гневом: – Ах, вот чем ты развлекаешься! Отправилась на поиски неизвестного!.. Ну ка, разорви это немедленно! Клотильда выпрямилась, щеки ее пылали, глаза горели страстной любовью к своему делу; тонкие ее пальцы были испачканы голубой и красной пастелью, которую она растирала. – О, что вы, учитель! В этом слове «учитель», говорившем о нежности, ласковой преданности и совершенном подчинении, – в этом слове, с которым она обращалась к Паскалю, стараясь избежать обычных слов «дядя» или «родной», казавшихся ей пошлыми, в первый раз прозвучало возмущение, требовательный тон существа, отстаивающего и утверждающего себя. Почти два часа она срисовывала штокрозы точно и добросовестно. Потом ей пришло в голову сделать другой набросок – ветку несуществующих цветов, фантастических цветов грезы, великолепных и необычайных. |
